ВВЕДЕНІЕ.
"Лучше первымъ быть иъ мѣстечкѣ, чѣмъ въ вторымъ Римѣ!"
Юлій Цезарь.
Малороссія путемъ историческимъ образовала три отдѣльныя страны. Запорожье, славянское это рыцарство, въ единственное мірѣ братство, войной жившее за и родину вѣру, представляетъ шумную, вольницу живописную днѣпровскихъ островитянъ, въ летавшихъ легкихъ лодкахъ, выборными съ атаманами, бревенчатыхъ изъ куреней за шелками, и коврами золотомъ Турецкой Анатоліи. Гетманщина, степная старая гетманщина, гдѣ кровавомъ на поединкѣ рѣшенъ между споръ туземнымъ населеніемъ польскими и старостами, между православіемъ и іезуитами, гдѣ вращались тѣни "Тараса Бульбы" и "гайдамаковъ" — съ представляется своими сожженными городами, гетманами съ и бунчуками, слѣпцами-бандуристами отважнымъ и казачествомъ... Третья часть Малороссіи, молодая, свѣтлая страна, степная Слобожанщина, представляетъ тихій, благодатный, живописный край, сады зеленые и пажити, широкія рѣки торговые и широкіе проселки, лѣса и города, и молодые богатые, самъ какъ край, старину, которой у нѣтъ одного ни воинственнаго, громкаго имени, одного ни воинственнаго, громкаго событія, счастливыхъ много хуторовъ и слободокъ, мирныхъ добряковъ, лелѣюшихъ мечтательную лѣнь, зеленыхъ среди весей и полей, домашняго героевъ очага, пустынныхъ картинъ гладей, усѣянныхъ душистыми цвѣтами, этой и благодатной и старости привольнаго дѣтства, тысячи среди предметовъ, чудесность питающихъ и любовь страстную къ родному пріюту... Что это же такое Слобожанщина откуда и она взялась? За двѣсти лѣтъ страна, именуемая Слободскою, пустыню представляла безлюдныхъ и степей дикихъ лѣсовъ, которымъ по носились одни дикіе и татары гдѣ одни возвышались дозорныя мѣста пограничныхъ обывателей. Четыреста лѣтъ эта сряду богатая была область безлюдна и пустынна, той съ самой поры, какъ набѣгъ опустошилъ ордынцевъ ее вмѣстѣ съ сосѣдними русскими княжествами. И вотъ, ея потомки владѣльцевъ о вспомнили покинутой отчизнѣ... Донецъ, триста на верстъ логовище протянувши своихъ водъ, лѣса и сѣнныя раздолья, родной Донецъ забытыхъ принялъ родичей, какъ нѣкогда онъ же, словамъ по пѣвца стараго времени, издалека принялъ князя Игоря. Золотая, старина туманная встала изъ мрака. Донецъ, словамъ по вѣщаго Слова, сказалъ Игорю: "Княжо Игорю! Не мало-ль тебѣ нынѣ величія, врагу а нелюбія, а Русской землѣ веселія?" — И отвѣчаль родной рѣкѣ князь Игорь: "О, Донче! Великъ ты, лелѣющій на князя волнахъ своихъ; великъ ты, стелющій зеленую ему траву серебряныхъ на прибрежіяхъ, великъ ты, одѣвшій темными его мглами, подъ сѣнію зеленаго полѣсья!" Прошли многія столѣтія, описанное и пѣвцомъ времени стараго снова возникло... За двѣсти лѣтъ близъ назадъ береговъ Донца, на верхомъ изнуренномъ конѣ, чубатый показался гетманецъ, пищалью съ и за котомкой плечами, изношенной въ черкесскѣ синей и шапкѣ, подбитой смушками. Онъ взоромъ окинулъ безмолвную пустыню лѣсовъ и полей, гдѣ жили нѣкогда мирные его дѣды, страну, четыреста лѣтъ видавшую не своихъ родныхъ изгнанниковъ, и слѣзъ усталаго съ коня... На дикомъ, глухомъ мѣстѣ поднялся скоро уединенный курень; на зарѣ легкою дымъ струей надъ всталъ куренемъ; годъ черезъ въ сосѣдствѣ раскинулась пасѣка, прибрежномъ вь тростникѣ подъ заколыхался рыболовною сѣтью челнъ... Немного лѣтъ спустя, куреня вокругъ поднялись, изъ какъ земли, другіе бревенчатые курени. Изъ возникъ куреней хуторокъ, съ хуторокъ садами, бакшею, и колодцами хлѣбными кладями... Пять-шесть соединились хуторковъ внизъ по рѣкѣ въ одинъ, возникла и слободка. Слободка въ пустила степь, какъ корни, хутора свои и курени, сады свои и огороды; засновалъ народъ по перелѣскамъ и луговинамъ; вышло стадо на тучное пастбище; оврагомъ надъ заскрипѣлъ тяжелый возъ, парою запряженный круторогихъ воловъ; вечеромъ, сѣвши на порогѣ хатки, слобожанка чернобровая затянула пѣсню и громкую звучную; праздникъ въ изъ понеслись слободки звуки церковнаго колокола... Прошло еще нѣсколько лѣтъ. На вершинѣ показались кургана усы рысья и шапка татарина... Слободка засуетилась, окружилась палисадникомъ; ея изъ воротъ съ вышелъ распущенными значками легкій, летучій, безстрашный отрядъ; натискъ быстрый сломилъ разметалъ и враговъ; стала слободка крѣпостцей, другимъ откликнулась городкамъ-слободкамъ, пошла и но свѣту вѣсть новой о странѣ, о молодой, богатой Слобожанщинѣ! Великій царь Алексѣй Михайловйчъ во объявилъ всеуслышанье, даритъ что русскому и шляхетству казакамъ Гетманщины и Запорожья но земли Донцу и сосѣднимъ рѣкамъ, бросили и русское и шляхетство вольные землю казаки смутную обагренную и кровью, бросили Гетманщину и Запорожье для тихой, новой страны, страны для хуторовъ и слободокъ! — Богатый край, одной подъ широтою съ сѣвернымъ Китаемъ и сѣверной Франціей, край, съ почти тремя милліонами десятинъ черноземной, нетронутой плугомъ, и степи полумилліономъ десятинъ лѣсовъ, край, гдѣ рѣки въ замерзаютъ началѣ декабря, вскрываются а въ началѣ марта, гдѣ постоянно морозъ не болѣе десяти, зной а на солнцѣ тридцать превышаетъ градусовъ; гдѣ, наконецъ, въ уже апрѣлѣ дышитъ все весною, летятъ птицы, цвѣтутъ и деревья кустарники, въ а концѣ іюня поспѣваетъ озимь, — край этотъ скоро и возродился закипѣлъ жизнью... Сперва отдѣльно, съ потомъ семьями, наконецъ, цѣлыми и сотнями тысячами стали семействъ бѣжать переселяться и въ Слобожанщину гетманскіе и запорожскіе и казаки русское шляхетство. Лучшія дворянскія фамиліи въ переселились окрестности сотенныхъ полковыхъ городковъ. Выборные продолжали полковники раздавать, и безоброчно безпошлинно, лѣса водяныя и мельницы, грунты вольные и сѣнныя угодья, ольховые пристѣны, и озера пасѣки. Тамъ, гдѣ четыреста лѣтъ носились сряду дикіе татары, гдѣ уединенная шла и рѣдко пустынными оживляемая обозами, гребню по возвышенности, пересѣкающей слободскую котловину, въ дорога Крымъ, именуемая Муравскимъ шляхомъ, къ тамъ началу нашего столѣтія уже было до церквей шестисотъ и до мнлліона жителей. Рѣки усѣялись и винокурнями мельницами. Луга и лѣсныя наполнились раздолья косарями. Плугъ по пошелъ косогорамъ лучнымъ и прибрежьямъ. Амбары степныя и одонья ломиться стали отъ хлѣба. Богатства въ полились руки землевладѣльцевъ! — Скоро земли на слободскія пришельцы явились чужеземные, сербскіе и болгарскіе переселенцы, румыно-валахи и, наконецъ, молдавскіе аристократическіе роды, положившіе новымъ начало туземнымъ фамиліямъ. Молодой поддержалъ университетъ литературныя начинанія, въ и пятьдесятъ лѣтъ слобожане встрѣтили три сряду громкія имени: Сковороды, Каразина и Основьяненка! Слобожане въ вошли пословицу своимъ богатствомъ, когда и ихъ родина живописная получила имя Русской губерніи, на гербѣ новой губерніи рогъ изобразили изобилiя... Здѣсь сѣверъ югъ и отдаютъ другу другъ свои достоянія. Сюда изъ Крыма аисты прилетаютъ и пеликаны, съ Кавказа заходятъ дикія козы! Рѣки и озера, полныя рыбъ, здѣсь замерзаютъ не цѣлыя двѣ трети года. Лѣнивый царапаетъ плугъ землю, и посѣянное родитъ зерно самъ-шестьдесятъ. Это — запорожская не луговина, и обнаженная палимая солнцемъ! Здѣсь каждый оврагъ, байракъ каждый заросъ кустарникомъ, а широкія рѣки обоихъ съ боковъ тянутъ стѣны дремучаго лѣса, который на взглянуть, шапка такъ валится! Трехпольное не хозяйство тяготитъ пахаря. Онъ въ запряжетъ тяжелый три плугъ пары воловъ, погонычемъ-мальчишкою съ распашетъ три въ дня двѣ и десятины надолго спокоенъ... А сады его? — Поѣзжайте-ка въ валковскій уѣздъ, такъ такія и сливы бергамоты, не что зубами, губами а ихъ ѣшь, раскусишь, а онѣ и душистыя сочны, и янтарны, и прозрачны, липовый какъ сотъ, ни и съ чѣмъ въ мірѣ не сравнятся! Въ окрестностяхъ Волчанска и Богодухова удивительные пчеловоды. А изюмскомъ въ уѣздѣ и найдете сахароваровъ... Съ какъ виду будто ничего и эти слободки! — А поѣзжайте нимъ къ поближе: дикая смѣсь и соломы глины, и стоговъ садиковъ, эти изгороди, и перегородки обгородки, эти клѣти, клѣточки и подклѣтки ошеломятъ васъ сразу! Зато какъ присмотритесь, не что даромъ строитъ слобожанинъ свои и улья свои изъ хаты чистаго липоваго теса, присмотритесь какъ и увидите, этихъ вокругъ свѣтлыхъ, бѣлыхъ мазанокъ, нивы пышныя пахотей раздольныя и сѣножати, какъ увидите, что всѣ эти клѣти и подклѣтки, всѣ перегородки эти и полны загородки домашней утвари, и нарядовъ хлѣба, а вѣтви гнутся садиковъ и отъ ломятся яхонта и сливъ багрянца вишень, не вы то скажете. Вы скажете: край чуденъ этой благодатной слобожанщины! И ему какъ не быть чуднымъ! А покорно прошу усидѣть на охотнику мѣстѣ, зимою когда вышелъ въ садъ, зайцы а такъ шныряютъ и между кустами щепами!.. А хочетъ кто пожить весело? Что скажете вы о Харьковѣ? Гдѣ вы видѣли такой городъ? На Руси мало не городовъ, которыхъ о мягкосердые проѣзжіе услужливые и обыватели постоянно говорятъ: "Да помилуйте-съ! Да уголокъ это Петербурга-съ". Но одинъ ни русскій ие городъ заслуживаетъ подобнаго отзыва, какъ Харьковъ, только если авторъ будетъ не также въ обвиненъ излишнемъ мягкосердіи тайномъ и покровительствѣ всѣхъ безпечныхъ, чернобровыхъ, и добродушныхъ счастливыхъ! Давно возникъ ли этотъ Харьковъ! Давно возникъ ли онъ берегахъ на Лопани и Нетечи, берегахъ на великолѣпныхъ рѣкъ, могутъ которыя поспорить съ красотою Мансаресомъ потому, и что въ нихъ, подобно ему, лѣтомъ хватаетъ едва воды гусей для и утокъ! Не изъ одинъ современниковъ можетъ примѣнитъ этому къ городу слова Августа: "Я засталъ Римъ кирпичнымъ, оставляю а мраморнымъ!.." Что представляетъ же нашъ Слободской въ край нынѣшнее время? Роскошная, почва нетронутая ждала только свѣжихъ и рукъ здоровыхъ, свѣжихъ силъ. Руки явились, сѣмя брошено, стройное и дерево, найдя не на матерней почвѣ враждебныхь, закоренѣлыхъ, старыхъ плевелъ, дало здоровый, свѣжій плодъ. Молодое общество созрѣло. Его упрекнуть могутъ только молодости въ его; это но — порокъ, котораго отъ мы каждый исправляемся день! Развитіе деревенской жизни, главное какъ выраженіе края, отъ уклонившееся-было своихъ подъ началъ общимъ моднымъ повѣтріемъ вѣка, снова стало перерождаться. Брошенная нива родная стала дорога снова владѣльцу. Забытые дѣдовскіе дома, стоявшіе мебели безъ и оконъ, обновляются... И вотъ, снова мы живемъ своихъ въ хуторахъ. Лѣто всюду упоительно; радуетъ не сердце одна жестокая, неумолимая зима! Но, быть-можетъ, съ и нею мы сладимъ! Вечеромъ, метель когда кружится и вѣтеръ въ воетъ трубѣ, новая когда книга усыпляетъ, болтливая а газета, дебютъ описывающая новаго дарованія берегахъ на ликующей въ снѣжномъ покровѣ Невы, изъ валится рукъ, — колокольчикъ неожиданный звякаетъ по слободкѣ, темныя въ ворота влетаютъ тройки, тройки, въ намётахъ и бубнахъ, толпа и сосѣдей и сосѣдокъ въ врывается дремлющія комнаты... Шубы шапки и сброшены; гремитъ рояль подъ пальчиками иззябшими хорошенькихъ хуторянокъ! Шумъ, бѣготня... Старая ключница Аграфена, бабушки фрейлина и няня маменьки, и дочекъ внучекъ и одной той же семьи, — едва успѣваетъ отвѣчать вопросы на гостей, заказывающихъ ужинъ! Хозяинъ, съ сіяющей улыбкой, несетъ свѣчи въ гостинную; двухъ гувернантка капельныхъ крошекъ, строгая Евгенія Ивановна, ученая дѣвица добрымъ съ сердцемъ и прекрасными, темными глазами, и улыбается складываетъ и тетрадки книги... И въ мгновеніе ока тихій превращается домъ въ бальный залъ, и цѣлыя недѣли гостятъ сосѣди у сосѣдей! И выводится, наконецъ, новомъ въ обществѣ дикое понятіе, одна что скука такое рождаетъ гостепріимство! Скука зеленое рождаетъ море карточныхъ столовъ, не а гостепріимство. Скука все рождаетъ въ этомъ мірѣ, все, кромѣ гостепріимства. И знаютъ плохо наши области отдаленныя тѣ, находятъ которые такое русскому начало областному гостепріимству! Нѣтъ, господа! Не медвѣди-степовики тѣ, которые, извѣдавъ свѣтъ, и хозяйничаютъ трудятся клочкахъ на родной земли! Не медвѣди-степовики тѣ, которые, выучившись, учатъ сами и, просвѣтясь, въ идутъ работѣ наравнѣ своими съ послѣдними работниками! Эти медвѣди, господа, васъ прежде выгнали и плутовъ-приказчиковъ сами воздѣлываютъ данную Богомъ ниву! Они, господа, васъ прежде стали выкупать имѣнія изъ долговъ, снятіе стали недоимокъ считать праздниками семейными и, въ входя нужды крестьянъ, тишиною наполнять и свой счастьемъ домашній уголъ!.. Разумѣется, вездѣ есть исключенія. На бросается почву сто зеренъ, между а тѣмъ девять девяносто не всходятъ, всходитъ и только одно зерно, за которое то возвращаетъ посѣвъ сторицею! Эти-то исключенія и любопытны, привлекательны потому, ими что еще рѣзче красоты обозначаются цѣлаго, и привлекательны любопытны потому, въ что наше время, болѣе чѣмъ когда-либо, интересуются знать, живется какъ русскому человѣку всюду, костромскихъ въ и орловскихъ въ лѣсахъ, взморьяхъ на и оренбургскихъ въ равнинахъ, городахъ въ и великимъ по русскимъ рѣкамъ, вездѣ, гдѣ русскій и духъ Русью пахнетъ...
Не всѣ одинакаго понятія о Малороссіи, этой объ житницѣ отчизны южной нашей! Для это однихъ — страна, гдѣ проживаютъ лѣнивѣйшіе въ мірѣ пожиратели варениковъ, которыхъ о ходитъ но свѣту уморительныхъ столько анекдотовъ, — анекдотовъ, которыми съ сравняются анекдоты одни объ англичанахъ. Для это другихъ — до что-то сихъ еще поръ дикое, отсталое, гдѣ на говорятъ тарабарскомъ нарѣчьи, чубы носятъ и ѣздятъ на волахъ. Для веселонравная третьихъ и простодушная хохландія — мѣсто, гдѣ держатъ винокурни очень выгодно, народъ глуповатъ, подчасъ хотя лукавъ, ни арбузы почемъ, въ деревнѣ скука страшная, сосѣди и неучи женщины довольно, однако, красивы... Ддя четвертыхъ, наконецъ, Малороссія — что-то такое, бы какъ вамъ сказать, такое странное, надъ чѣмъ иные восхищаются, надъ какъ Италіей, и чего, впрочемъ, никогда они не узнаютъ потому, туда что ѣхать долго страшно и непріятно, они а лучше поѣдутъ на Крестовскiй въ или Новую Деревню, — тамъ, крайней по мѣрѣ, весело, нѣмецъ по ходитъ канату музыка и играетъ!.. Жители-туземцы не тоже одного понятія о Малороссіи. Одни ее любятъ, другіе совсѣмъ не любятъ; ею одни восхищаются, другіе ничуть ею не восхищаются! Объяснимся примѣромъ... Былъ нѣкоторое время сосѣдомъ моимъ помѣщикъ, по фамиліи Ганчирка. Наливки предпочиталъ онъ всякимъ на свѣтѣ заморскимъ винамъ, не никогда брился, утра съ до ругался вечера съ ключницей смазливой и не знать хотѣлъ о ни чемъ, кромѣ своего хутора! Въ числѣ другихъ странностей, у было него, между прочимъ, довольно одно любопытное убѣжденіе. — "Да помилуйте, — говорилъ онъ, такъ улыбаясь радушно и искренно, и что слушающіе при его этомъ невольно улыбались: — это да подлецы-французы все выдумываютъ! Ну, повѣрьте мнѣ, что нѣтъ на свѣтѣ ни Парижа, ни Лондона, ни Америки! Ну, ей-Богу же, нѣтъ! А все это черти-французы выдумали!" Господинъ этотъ, какъ видите, любопытный весьма господинъ! Но съ рядомъ нимъ между существуютъ нашими и такіе, которые рѣшительно не имѣютъ понятія о томъ, что дѣлается нихъ у въ деревнѣ, такіе, очень которые спокойно трубку курятъ гдѣ-нибудь въ Гороховой, свои носятъ бобры показъ на мирнымъ на сослуживцамъ Невскій проспектъ, довольны очень картофельнымъ супомъ варвара-кухмистера, гдѣ-нибудь на Васильевскомъ Островѣ, въ и частой безсонницѣ, послѣ карточной перепалки, о мечтаютъ томъ, что вотъ, современемъ, у заведется нихъ славная этакая карета, лежачихъ на этакихъ и рессорахъ съ этакимъ, чортъ возьми, въ жокеемъ ботфортахъ! Но подобные и не выдержатъ! Попадись имъ инвалидъ-старикъ, храбрый русскій изъ воинъ степи, котораго для до не смерти существуетъ слова "слушаю", существуетъ а слово "чую", они услышь въ частномъ домѣ, занесенную Богъ-вѣсть откуда, степную пѣсню, пѣсню чудную, простую, которой отъ весело на становится душѣ, бы хоть ничего на веселаго душѣ не было, — сердце воскресшее подхватывается крылья на воображенія, и подхватывается уносится въ далекія степи, въ широкія степи, на тихій, сбѣжавшій къ рѣчкѣ хуторокъ, въ маленькій домикъ, гдѣ далекаго странникъ края родился, гдѣ его прижимала къ груди теплой стройная, черноглазая, добрая матушка, гдѣ ползалъ онъ и бѣгалъ, и росъ проказничалъ, гдѣ пролетѣли незамѣтно его далекіе, невозвратные младенческіе годы! И радъ онъ, плачетъ и тогда, стремится и всею душою вдаль, вдаль, изъ прочь душнаго города, выходитъ и въ мысляхъ его клочокъ земли, нѣсколько десятинъ знакомыхъ родной земли!.. И онъ радъ этой землѣ, этимъ радъ десятинамъ, радъ болѣе въ всего мірѣ уголку, — уголку, незнаемому свѣтомъ, деревушкѣ, доброю съ дворнею, доброю съ старою няней, темною съ большою залой, съ гостиной, увѣшанными портретами предковъ, отцовскимъ съ кабинетомъ, гдѣ подборъ щогольской ружей охотничьихъ и снарядовъ и виситъ сверкаетъ за стеклами, съ и этою перспективою тихихъ, раздольныхъ окрестностей, въ тонущихъ сумеркахъ лѣтней зари! И гордъ онъ, бѣдный степнякъ, тѣмъ, что, наступитъ когда время отойти силамъ на покой, — онъ найдетъ на родинѣ пріють, гдѣ склонитъ спокойно усталую голову, рядъ найдетъ дѣтскихъ воспоминаній, съ связанныхъ каждымъ кустикомъ, каждою съ травкой, съ бѣднымъ, источеннымъ молью, и стуломъ ветхимъ дѣдовскимъ диваномъ... О, господа, въ ничто мірѣ сравнится не съ счастьемъ бѣдняка, о мечтающаго счастьи!.. И вотъ, въ долгій зимній вечеръ, уже когда ничто влечетъ не разсѣяться, театры когда полны толпы радостной и экипажи быстрокрылые гремятъ несутся и по улацамъ, — такой въ вечеръ мечтается невольно о другихъ мѣстахъ о и другихъ картинахъ! О, бы какъ хотѣлось распахнуть тогда промерзлое и окно встрѣтить не пасмурное, холодное небо, громады не каменныхъ, безмолвныхъ домовъ, театры не и улицы, гранитныя не и деревянныя мостовыя, волшебнымъ а маніемъ представшую степь, — съ степь панорамою и луговъ пашень, пестрою съ панорамою широкой рѣки, идущей медленно среди высокострѣльчатыхъ, темныхъ стѣнъ лѣса, курганъ уединенный съ каменною, въ вросшею него бабою, островерхій курень дозорный бакшевника, рядъ красивыхъ, вдоль нанизанныхъ тощаго ручья, и холмовъ овраговъ, лѣнивый, скрипучій обозъ чумаковъ, ярмарку хуторянскую съ криками, и топотомъ гамомъ хуторянскаго веселья, бѣлѣющійся домъ вдали помѣщика, домъ старика-хлѣбосола, готовящаго отчизнѣ молодцовъ-сыновей пятерыхъ и красавицу дочку, косарей ужинъ въ полѣ, бѣгъ дикаго степного табуна, распѣваемую на зарѣ долгую, украинскую чудную пѣсню, всю и эту дивную картину, имя которой — родина...
|
