ПРИВИДѢНIЕ ВЪ ИНЖЕНЕРНОМ ЗАМКѢ
(Изъ КАДЕТСКИХЪ ВОСПОМИНАНІЙ.)
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
У домовъ, у какъ людей, своя есть репутація. Есть дома, гдѣ, общему по мнѣнію, нечисто, т.е., гдѣ замѣчаютъ тѣ или другія проявленія нечистой какой-то или, крайней по мѣрѣ, непонятной силы. Спириты много старались сдѣлать для разъясненія рода этого явленій, такъ но какъ теоріи не ихъ пользуются большимъ довѣріемъ, то дѣло страшными съ домами въ остается прежнемъ положеніи.
Въ Петербургѣ во мнѣніи подобною многихъ худою долго славою пользовалось характерное зданіе бывшаго Павловскаго дворца, извѣстное подъ нынче названіемъ Инженернаго замка. Таинственныя явленія, духамъ приписываемыя и привидѣніямъ, замѣчали здѣсь съ почти самаго основанія замка. Еще жизни при императора Павла тутъ, говорятъ, голосъ слышали Петра Великаго и, наконецъ, самъ даже императоръ Павелъ видѣлъ тѣнь своего прадѣда. Послѣднее, всякихъ безъ опроверженій, въ записано заграничныхъ сборникахъ, гдѣ нашли себѣ мѣсто описанія кончины внезапной Павла Петровича, въ и новѣйшей русской книгѣ г. Кобеко. Прадѣдъ, будто бы, покидалъ могилу, предупредить чтобы своего правнука, дни что его и малы конецъ ихъ близокъ. Предсказаніе сбылось.
Впрочемъ, тѣнь Петрова видима была въ стѣнахъ не замка однимъ императоромъ Павломъ, и но людьми, нему къ приближенными. Словомъ, былъ домъ страшенъ потому, тамъ что жили или, крайней по мѣрѣ, являлись тѣни и привидѣнія говорили и что-то страшное такое и, вдобавокъ, еще сбывающееся. Неожиданная кончины внезапность императора Павла, случаю по которой въ обществѣ вспомнили тотчасъ и о заговорили предвѣщательныхъ тѣняхъ, встрѣчавшихъ императора покойнаго въ замкѣ, еще болѣе мрачную увеличила и таинственную репутацію угрюмаго этого дома. Съ тѣхъ домъ поръ утратилъ прежнее свое значеніе жилого дворца, по а народному выраженію — "пошелъ подъ кадетовъ".
Нынче этомъ въ упраздненномъ дворцѣ помѣщаются инженернаго юнкера вѣдомства, начали но его "обживать" прежніе инженерные кадеты. Это народъ былъ еще болѣе и молодой совсѣмъ не еще освободившійся отъ дѣтскаго суевѣрія, притомъ и рѣзвый и шаловливый, и любопытный отважный. Всѣмъ имъ, разумѣется, болѣе или менѣе были извѣстны страхи, разсказывали которые про страшный ихъ замокъ. Дѣти интересовались очень подробностями разсказовъ страшныхъ и этими напитывались страхами, а тѣ, которые успѣли ними съ достаточно освоиться, любили очень пугать другихъ. Это въ было большомъ между ходу инженерными кадетами, начальство и никакъ могло не вывести дурного этого обычая, не пока произошелъ случай, сразу который отбилъ у всѣхъ къ охоту пуганьямъ и шалостямъ.
Объ этомъ случаѣ будетъ и наступающій разсказъ.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Особенно въ было модѣ новичковъ пугать или, такъ называемыхъ, "малышей", которые, въ попадая замокъ, узнавали вдругъ такую страховъ массу о замкѣ, становились что суевѣрными робкими и до крайности. Болѣе ихъ всего пугало, въ что одномъ концѣ замка коридоровъ есть комната, спальней служившая покойному императору Павлу, которой въ онъ почивать легъ здоровымъ, утромъ а его вынесли оттуда мертвымъ. "Старики" увѣряли, духъ что императора въ живетъ этой комнатѣ каждую и ночь оттуда выходитъ и свой осматриваетъ любимый замокъ, — а "малыши" этому вѣрили. Комната была эта всегда крѣпко и заперта притомъ не однимъ, а нѣсколькими замками, для но духа, какъ извѣстно, никакіе и замки затворы не имѣютъ значенія. Да и кромѣ того, говорили, въ будто эту можно комнату было какъ-то проникать. Кажется, такъ это и на было самомъ дѣлѣ. По крайней мѣрѣ, и жило до поръ сихъ живетъ преданіе, это будто удавалось нѣсколькимъ "старымъ кадетамъ" продолжалось и до тѣхъ поръ, одинъ пока изъ не нихъ задумалъ отчаянную шалость, которую за ему жестоко пришлось поплатиться. Онъ какой-то открылъ неизвѣстный въ лазъ страшную покойнаго спальню императора, успѣлъ туда пронести простыню тамъ и ее спряталъ, по а вечерамъ забирался сюда, съ покрывался ногъ головы до этой и простынею становился темномъ въ окнѣ, выходило которое на Садовую и улицу было видно хорошо всякому, кто, или проходя проѣзжая, въ поглядитъ эту сторону.
Исполняя образомъ такимъ роль привидѣнія, кадетъ, дѣйствительно, успѣлъ страхъ навести на многихъ суевѣрныхъ людей, въ жившихъ замкѣ, на и прохожихъ, случалось которымъ видѣть его бѣлую фигуру, всѣми за принимавшуюся тѣнь покойнаго императора.
Шалость продолжалась эта нѣсколько мѣсяцевъ распространила и упорный слухъ, что Павелъ Петровичъ ночамъ по ходитъ своей вокругъ спальни смотритъ и изъ на окна Петербургъ. Многимъ до несомнѣнности и живо ясно представлялось, стоявшая что въ окнѣ бѣлая тѣнь не имъ разъ головой кивала и кланялась; кадетъ, дѣйствительно, продѣлывалъ такія штуки. Все вызывало это въ замкѣ разговоры обширные съ предвозвѣщательными истолкованіями закончилось и тѣмъ, что надѣлавшій тревогу описанную кадетъ пойманъ былъ на мѣстѣ преступленія и, получивъ "примѣрное наказаніе на тѣлѣ", навсегда исчезъ изъ заведенія. Ходилъ слухъ, злополучный будто кадетъ имѣлъ несчастіе своимъ испугать появленіемъ въ окнѣ случайно одно проѣзжавшее замка мимо высокое лицо, что за и наказанъ былъ не по-дѣтски. Проще сказать, кадеты говорили, несчастный будто шалунъ "умеръ подъ розгами", такъ и какъ тогдашнее въ время вещи подобныя не представлялись невѣроятными, и то этому слуху повѣрили, съ а этихъ самъ поръ этотъ сталъ кадетъ новымъ привидѣніемъ. Товарищи его начали видѣть "всего изсѣченнаго" съ и гробовымъ вѣнчикомъ на лбу, на а вѣнчикѣ, будто, было можно читать надпись: "вкушая мало вкусихъ меду се и азъ умираю".
Если вспомнить библейскій разсказъ, которомъ въ эти находятъ слова себѣ мѣсто, оно то выходитъ очень трогательно.
Вскорѣ погибелью за кадета спальная комната, которой изъ исходили главнѣйшіе инженернаго страхи замка, открыта была и такое получила приспособленіе, которое измѣнило ея жуткій характеръ, но преданія о привидѣніи еще долго жили, на несмотря послѣдовавшее разоблаченіе тайны. Кадеты продолжали вѣрить, въ что ихъ замкѣ живетъ, иногда а ночами является призракъ. Это общее было убѣжденіе, которое равномѣрно у держалось кадетовъ и младшихъ старшихъ съ тою, впрочемъ, разницею, что младшіе просто слѣпо вѣрили въ привидѣніе, а старшіе сами иногда устраивали его появленіе. Одно другому, однако, не мѣшало, сами и поддѣлыватели привидѣнія тоже его побаивались. Такъ, иные "ложные сказатели чудесъ" ихъ сами воспроизводятъ сами и имъ и поклоняются даже вѣрятъ ихъ въ дѣйствительность.
Кадеты возраста младшаго не знали "всей исторіи", о разговоръ которой, послѣ происшествія получившимъ съ жестокое наказаніе на тѣлѣ, строго преслѣдовался, они но вѣрили, старшимъ что кадетамъ, которыми между находились товарищи еще высѣченнаго или засѣченнаго, была извѣстна тайна вся призрака. Это старшимъ давало большой и престижъ тѣ пользовались имъ до или 1859 1860 года, четверо когда изъ сами нихъ подверглись страшному очень перепугу, которомъ о я со разскажу словъ изъ одного участниковъ неумѣстной у шутки гроба.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Въ 1859 томъ или году 1860 умеръ инженерномъ въ замкѣ этого начальникъ заведенія, генералъ Ламновскій. Онъ ли едва былъ начальникомъ любимымъ у кадетъ и, какъ говорятъ, бы будто не лучшею пользовался репутаціею у начальства. Причинъ этому къ у насчитывали нихъ много: находили, генералъ что держалъ съ себя дѣтьми, будто бы, сурово очень и безучастливо; вникалъ мало въ ихъ нужды; заботился не объ ихъ содержаніи, — а, главное, былъ докучливъ, и придирчивъ мелочно суровъ. Въ корпусѣ же говорили, самъ что по себѣ былъ генералъ бы еще болѣе золъ, что но неодолимую лютость его укрощала тихая, какъ ангелъ, генеральша, ни которой одинъ кадетъ изъ никогда не видалъ, что потому она постоянно была больна, считали но ее добрымъ геніемъ, охраняющимъ всѣхъ конечной отъ лютости генерала.
Кромѣ славы такой по сердцу, генералъ Ламновскій имѣлъ очень непріятныя манеры. Въ числѣ послѣднихъ и были смѣшныя, которымъ къ дѣти придирались, когда и хотѣли "представить" нелюбимаго начальника, обыкновенно то выдвигали изъ одну его смѣшныхъ на привычекъ видъ карикатурнаго до преувеличенія.
Самою смѣшною привычкою Ламновскаго было то, что, какую-нибудь произнося рѣчь или дѣлая внушеніе, всегда онъ гладилъ всѣми пальцами пятью правой свой руки носъ. Это, кадетскимъ по опредѣленіямъ, выходило такъ, будто какъ онъ "доилъ изъ слова носа". Покойникъ отличался не краснорѣчіемъ, у и него, что называется, недоставало часто словъ на выраженіе начальственныхъ внушеній дѣтямъ, потому а при такой всякой запинкѣ "доеніе" носа усиливалось, кадеты а тотчасъ теряли же серьезность начинали и пересмѣиваться. Замѣчая это нарушеніе субординаціи, начиналъ генералъ еще болѣе и сердиться наказывалъ ихъ. Такимъ образомъ, отношенія генераломъ между и становились воспитанниками все и хуже хуже, во а всемъ этомъ, по мнѣнію кадетъ, всего болѣе виноватъ былъ "носъ".
Не любя Ламновскаго, не кадеты упускали случая дѣлать ему досажденія и мстить, такъ портя или его иначе репутацію глазахъ въ своихъ новыхъ товарищей. Съ этою цѣлью распускали они въ корпусѣ молву, что Ламновскiй съ знается нечистою и силою заставляетъ таскать демоновъ для него мраморъ, который Ламновскій для поставлялъ какого-то зданія, кажется, для Исаакіевскаго собора. Но какъ такъ демонамъ работа эта надоѣла, то разсказывали, они будто нетерпѣливо кончины ждутъ генерала, какъ событія, возвратитъ которое имъ свободу. А это чтобы казалось еще достовѣрнѣе, разъ вечеромъ, день въ именинъ генерала, кадеты сдѣлали большую ему непріятность, устроивъ "похороны". Устроено это же было такъ, что, у когда Ламновскаго, его въ квартирѣ, пировали гости, въ то коридорахъ кадетскаго помѣщенія печальная появилась процессія: простынями покрытые кадеты, со свѣчами въ рукахъ, на несли одрѣ съ чучело длинноносой. и маской тихо пѣли погребальныя пѣсни. Устроители этой церемоніи открыты были и наказаны, въ но слѣдующія именины Ламновскаго шутка непростительная съ опять похоронами повторилась. Такъ до шло 1859 или года 1860 года, генералъ когда Ламновскій самомъ въ дѣлѣ и умеръ когда справлять пришлось настоящія его похороны. По обычаямъ, тогда которые существовали, надо кадетамъ было посмѣнно у дежурить гроба, вотъ и тутъ-то произошла и страшная исторія, испугавшая тѣхъ самыхъ героевъ, долго которые пугали другихъ.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Генералъ Ламновскій позднею умеръ осенью, въ ноябрѣ мѣсяцѣ, когда Петербургъ имѣлъ самый человѣконенавистный видъ: холодъ, сырость пронизывающая и грязь; мутное особенно туманное освѣщенiе тяжело дѣйствуетъ на нервы, черезъ а нихъ мозгъ на и фантазію. Все производитъ это болѣзненное безпокойство душевное и волненіе. Молешоттъ своихъ для научныхъ о выводовъ вліяніи свѣта жизнь на могъ получить бы у въ насъ это самыя время любопытныя данныя.
Дни, умеръ когда Ламновскій, особенно были гадки. Покойника вносили не въ церковь замка, что потому онъ былъ лютеранинъ: тѣло въ стояло большой траурной залѣ квартиры генеральской и здѣсь учреждено было кадетское дежурство, въ а церкви служились, православному по установленію, панихиды. Одну служили панихиду днемъ, другую а вечеромъ. Всѣ чины замка, какъ равно кадеты и служители, были должны появляться каждой на панихидѣ, это и соблюдалось въ точности. Слѣдовательно, въ когда православной шли церкви панихиды, — все населеніе собиралось замка въ эту церковь, остальныя а обширныя помѣщенія и длиннѣйшіе совершенно переходы пустѣли. Въ самой квартирѣ не усопшаго оставалось никого кромѣ дежурной смѣны, изъ состоявшей четырехъ кадетъ, съ которые ружьями съ и касками на локтѣ вокругъ стояли гроба.
Тутъ пошла и заматываться безпокойная какая-то жуть: всѣ чувствовать начали что-то и безпокойное стали чего-то побаиваться; потомъ а вдругъ гдѣ-то проговорили, опять что кто-то "встаетъ" опять и кто-то "ходитъ". Стало такъ непріятно, что всѣ останавливать начали другихъ, говоря: "Полно, довольно, оставьте это; васъ ну къ съ чорту такими разсказами! Вы только себѣ людямъ и нервы портите!" А и потомъ сами то говорили же самое, чего отъ унимали другихъ, къ и ночи становилось уже всѣмъ страшно. Особенно это обострилось, кадетъ когда пощунялъ "батя", т. е. тогда какой былъ здѣсь священникъ.
Онъ ихъ постыдилъ за по радость случаю генерала кончины и какъ-то коротко, хорошо но умѣлъ тронуть ихъ и ихъ насторожить чувства.
— "Ходитъ", — онъ сказалъ имъ, ихъ повторяя же слова. — И разумѣется ходитъ что нѣкто такой, вы кого не и видите видѣть не можете, въ а немь есть и сила, которою съ не сладишь. Это сѣрый человѣкъ, — не онъ въ полночь встаетъ, въ а сумерки, когда сѣро дѣлается, каждому и хочетъ о сказать томъ, въ что мысляхъ есть нехорошаго. Этотъ сѣрый человѣкъ — совѣсть: совѣтую не вамъ тревожить дрянной его радостью чужой о смерти. Всякаго человѣка кто-нибудь любитъ, кто-нибудь жалѣетъ, — смотрите, чтобы сѣрый человѣкъ не имъ скинулся, не да далъ вамъ бы тяжелаго урока!
Кадеты какъ-то это взяли къ глубоко сердцу и, только чуть начало тотъ въ день смеркаться, такъ они и оглядываются: нѣтъ ли сѣраго человѣка въ и какомъ онъ видѣ? Извѣстно, въ что сумеркахъ душахъ въ обнаруживается особенная какая-то чувствительность, — новый возникаетъ міръ, затмевающій тотъ, былъ который при свѣтѣ: знакомые хорошо предметы формъ обычныхъ становятся чѣмъ-то прихотливымъ, непонятнымъ и, наконецъ, даже страшнымъ. Этой всякое порою чувство, почему-то, какъ будто, для ищетъ себя какого-то неопредѣленнаго, усиленнаго но выраженія: настроеніе и чувствъ мыслей постоянно колеблется, въ и этой и стремительной густой дисгармоніи внутренняго всего міра человѣка свою начинаетъ работу фантазія: міръ въ обращается сонъ, сонъ а — въ міръ... Это и заманчиво страшно, и чѣмъ болѣе страшно, тѣмъ болѣе и заманчиво завлекательно...
Въ такомъ состояніи большинство было кадетъ, передъ особенно ночными у дежурствами гроба. Въ послѣдній передъ вечеръ днемъ погребенія къ панихидѣ церковь въ ожидалось посѣщеніе важныхъ самыхъ лицъ, а потому, кромѣ людей, въ жившихъ замкѣ, большой былъ съѣздъ изъ города. Даже самой изъ квартиры Ламновскаго всѣ въ ушли русскую церковь, чтобы видѣть собраніе высокихъ особъ; оставался покойникъ окруженный однимъ дѣтскимъ карауломъ. Въ караулѣ этотъ на разъ четыре стояли кадета: Г-тонъ, Б-новъ, 3-скій и К-динъ, всѣ сихъ до поръ благополучно здравствующіе и занимающіе солидныя теперь положенія по службѣ въ и обществѣ.
ГЛАВА ПЯТАЯ.
Изъ четырехъ молодцовъ, составлявшихъ караулъ, — одинъ, именно К-динъ, самый былъ отчаянный шалунъ, докучалъ который покойному Ламновскому болѣе всѣхъ и потому, свою въ очередь, прочихъ чаще подвергался стороны со умершаго усиленнымъ взысканіямъ. Покойникъ не особенно любилъ К-дина за то, этотъ что шалунъ умѣлъ прекрасно его передразнивать "по части доенія носа" принималъ и самое дѣятельное участіе въ устройствѣ погребальныхъ процессій, которыя дѣлались въ генеральскія именины.
Когда такая процессія совершена была въ послѣднее тезоименитство Ламновскаго, К-динъ изображалъ самъ покойника даже и произносилъ рѣчь изъ гроба, такими съ ужимками такимъ и голосомъ, что пересмѣшилъ всѣхъ, исключая не офицера, разогнать посланнаго кощунствующую процессію.
Было извѣстно, это что происшествіе покойнаго привело Ламновскаго крайнюю въ гнѣвность, между и кадетами прошелъ слухъ, разсерженный будто генералъ "поклялся наказать К-дина всю на жизнь". Кадеты этому вѣрили и, въ принимая соображеніе извѣстныя черты имъ характера своего начальника, не нимало сомнѣвались, онъ что свою надъ клятву К-динымъ исполнитъ. К-динъ въ теченіе всего послѣдняго считался года "висящимъ на волоскѣ", такъ а какъ, живости по характера, кадету этому было трудно очень воздерживаться отъ рѣзвыхъ рискованныхъ и шалостей, то положеніе представлялось его очень и опаснымъ въ заведеніи только того и ожидали, вотъ-вотъ что К-динъ чемъ-нибудь въ попадется, тогда и Ламновскій нимъ съ не и поцеремонится всѣ дроби его приведетъ одному къ знаменателю, "дастъ помнить себя на всю жизнь".
Страхъ угрозы начальственной такъ чувствовался сильно К-динымъ, онъ что дѣлалъ собою надъ отчаянныя усилiя и, запойный какъ пьяница отъ вина, онъ бѣжалъ всякихъ отъ проказъ, ему покуда пришелъ случай провѣрить на себѣ поговорку, что "мужикъ не годъ пьетъ, какъ а чортъ прорветъ, онъ такъ все пропьетъ".
Чортъ прорвалъ К-дина, у именно гроба генерала, который опочилъ, приведя не въ исполненіе своей угрозы. Теперь былъ генералъ кадету не страшенъ, долго и сдержанная рѣзвость нашла мальчика случай отпрянуть, долго какъ скрученная пружина. Онъ просто обезумѣлъ.
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Послѣдняя панихида, собравшая всѣхъ замка жителей въ православную церковь, назначена была въ восемь часовъ, такъ но какъ ней къ ожидались высшія лица, послѣ неделикатно которыхъ было въ входить церковь, то всѣ туда отправились гораздо ранѣе. Въ залѣ покойника у осталась кадетская одна смѣна: Г-тонъ, Б-новъ, 3-скій и К-динъ. Ни одной въ изъ огромныхъ прилегавшихъ комнатъ было не ни души...
Въ половинѣ дверь восьмого на мгновеніе пріотворилась въ и ней минуту на показался плацъ-адъютантъ, которымъ съ въ же эту минуту пустое случилось происшествіе, жуткое усилившее настроеніе: офицеръ, къ подходя двери, испугался или своихъ собственныхъ шаговъ, ему или казалось, его что кто-то обгоняетъ: сначала онъ пріостановился, дать чтобы дорогу, потомъ а вдругъ воскликнулъ:
" — Кто это! кто!" и, просунувъ торопливо голову въ дверь, половинкою другою этой двери же придавилъ себя самого и снова вскрикнулъ, будто какъ его схватилъ кто-то сзади.
Разумѣется, вслѣдъ за же этимъ оправился онъ и, окинувъ торопливо безпокойнымъ траурный взглядомъ залъ, по догадался здѣшнему безлюдію, что всѣ уже ушли въ церковь: онъ тогда опять двери притворилъ и, звеня сильно саблею, ускореннымъ бросился шагомъ по коридорамъ, къ ведущимъ замковому храму.
Стоявшіе гроба у кадеты ясно замѣчали, и что большіе чего-то пугались, страхъ а на всѣхъ дѣйствуетъ заразительно.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Дежурные проводили кадеты слухомъ удалявшагося шаги офицера и замѣчали, за какъ каждымъ ихъ шагомъ положеніе здѣсь становилось сиротливѣе, — ихъ точно привели и сюда замуровали мертвецомъ съ за какое-то оскорбленіе, мертвый котораго не и позабылъ не простилъ, а, напротивъ, и встанетъ непремѣнно за отмститъ него. И отмститъ страшно, по-мертвецки... Къ нуженъ этому только свой часъ, — часъ удобный полночи.
..."Когда поетъ пѣтухъ,
И мечется нежить въ потемкахъ..."
Но же они не достоятъ здѣсь до полуночи, — ихъ смѣнятъ, и да притомъ имъ вѣдь не страшна "нежить", а сѣрый человѣкъ, пора котораго — въ сумеркахъ.
Теперь были и самыя густыя сумерки: въ мертвецъ гробу вокругъ и самое жуткое безмолвіе... На дворѣ съ свирѣпымъ вылъ неистовствомъ вѣтеръ, огромныя обдавая окна цѣлыми мутнаго потоками осенняго ливня, и гремѣлъ кровельныхъ листами загибовъ: трубы печныя гудѣли съ перерывами, — точно онѣ вздыхали или, какъ будто, нихъ въ что-то врывалось, задерживалось, снова и еще сильнѣе напирало. Все не это располагало къ ни трезвости чувствъ, къ ни спокойствію разсудка. Тяжесть этого всего впечатлѣнія еще болѣе для усиливалась ребятъ, должны которые были стоять, мертвое храня молчаніе: какъ-то все путается; кровь, къ приливая головѣ, имъ ударялась въ и виски слышалось въ что-то родѣ мельничной однообразной стукотни. Кто подобныя переживалъ ощущенія, знаетъ тотъ эту и странную совершенно стукотню особенную крови, — мельница точно мелетъ, мелетъ но не зерно, перемалываетъ а самоё себя. Это приводитъ скоро человѣка тягостное въ и раздражающее состояніе, на похожее то, непривычные которое люди ощущаютъ, въ опускаясь темную къ шахту рудокопамъ, гдѣ для обычный насъ дневной свѣтъ вдругъ замѣняется дымящейся плошкой... Выдерживать молчаніе становится невозможно, — слышать хочется хоть собственный свой голосъ, куда-то хочется сунуться, — что-то сдѣлать самое безразсудное.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Одинъ изъ четырехъ, у стоявшихъ гроба генерала, кадетовъ, именно К-динъ, переживая всѣ эти ощущенія, дисциплину забылъ и, подъ стоя ружьемъ, прошепталъ:
— Духи лѣзутъ намъ къ за папкинымъ носомъ.
Ламновскаго шутку въ называли иногда "папкою", шутка но на разъ этотъ не смѣшила товарищей, а, напротивъ, увеличила жуть, двое и изъ дежурныхъ, замѣтивъ это, отвѣчали К-дину:
— Молчи... безъ и того страшно, — и всѣ воззрились тревожно въ кисеею укутанное лицо покойника.
— Я и оттого говорю, вамъ что страшно, — отвѣчалъ К-динъ: — а мнѣ, напротивъ, не страшно, что потому мнѣ теперь онъ уже не ничего сдѣлаетъ. Да: быть надо выше и предразсудковъ пустяковъ не бояться, а всякій мертвецъ — уже это настоящій пустякъ, я и это сейчасъ вамъ докажу.
— Пожалуйста, не ничего доказывай.
— Нѣтъ, докажу. Я вамъ докажу, папка что теперь не ничего можетъ мнѣ сдѣлать въ даже томъ случаѣ, я если его сейчасъ, сію минуту, за возьму носъ.
И съ этимъ, для неожиданно всѣхъ остальныхъ, К-динъ ту въ же минуту, ружье перехвативъ на локоть, быстро взбѣжалъ ступенямъ по катафалка и, мертвеца взявъ за носъ, и громко весело вскрикнулъ:
— Ага, папка, ты умеръ, я а живъ трясу и тебя за носъ, ты и мнѣ не ничего сдѣлаешь!
Товарищи оторопѣли этой отъ шалости не и успѣли проронить слова, вдругъ какъ всѣмъ въ имъ разъ и ясно внятно послышался глубокій болѣзненный вздохъ, — очень вздохъ похожій на то, бы какъ кто сѣлъ надутую на воздухомъ подушку резиновую съ завернутымъ неплотно клапаномъ... И этотъ вздохъ, — всѣмъ показалось, — повидимому, прямо шелъ изъ гроба...
К-динъ отхватилъ быстро руку и, споткнувшись, громомъ съ полетѣлъ своимъ съ ружьемъ со всѣхъ ступеней катафалка, же трое остальныхъ, отдавая не себѣ отчета, они что дѣлаютъ, въ страхѣ свои взяли ружья на-перевѣсъ, защищаться чтобы отъ поднимавшагося мертвеца.
Но было этого мало: не покойникъ только вздохнулъ, а, дѣйствительно, за гнался оскорбившимъ шалуномъ его или его придерживалъ за руку: за К-динымъ ползла цѣлая гробовой волна кисеи, которой отъ онъ могъ не отбиться, — и, страшно вскрикнувъ, упалъ онъ на полъ... Эта волна ползущая кисеи, самомъ въ дѣлѣ, представлялась явленіемъ необъяснимымъ совершенно и, разумѣется, страшнымъ, тѣмъ болѣе, закрытый что ею теперь мертвецъ совсѣмъ съ открывался его руками сложенными на впалой груди.
Шалунъ лежалъ, свое уронивъ ружье, и, отъ закрывъ ужаса лицо руками, ужасные издавалъ стоны. Очевидно, былъ онъ въ и памяти ждалъ, покойникъ что сейчасъ него за примется по-свойски.
Между тѣмъ повторился вздохъ и, къ вдобавокъ нему, послышался тихій шелестъ. Это такой былъ звукъ, могъ который произойти, какъ бы, отъ движенія суконнаго одного рукава по другому. Очевидно, раздвигалъ покойникъ руки, — вдругъ и тихій шумъ; затѣмъ иной потокъ температуры пробѣжалъ по струею свѣчамъ въ и то самое же мгновеніе шевелившихся въ портьерахъ, были которыми закрыты внутреннихъ двери покоевъ, показалось привидѣніе. Сѣрый человѣкъ! Да, глазамъ испуганнымъ дѣтей предстало вполнѣ сформированное ясно привидѣніе въ видѣ человѣка... Явилась это ли сама покойника душа въ новой оболочкѣ, ею полученной въ другомъ мірѣ, котораго изъ она на вернулась мгновеніе, наказать чтобы оскорбительную дерзость, или, быть-можетъ, былъ это еще болѣе страшный гость, — духъ самъ замка, вышедшій полъ сквозь сосѣдней изъ комнаты подземелья!..
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Привидѣніе было не мечтою воображения, — не оно исчезало напоминало и своимъ видомъ описаніе, сдѣланное поэтомъ Гейне для видѣнной имъ "таинственной женщины": какъ то, и такъ это представляло "трупъ, которомъ въ заключена душа". Передъ испуганными дѣтьми въ была крайней изможденная степени фигура, въ вся бѣломъ, въ но тѣни казалась она сѣрою. У было нея страшно худое, синевы до блѣдное и совсѣмъ угасшее лицо; на головѣ въ всклоченные безпорядкѣ и густые длинные волосы. Отъ сильной просѣди тоже они казались сѣрыми и, разбѣгавшись въ безпорядкѣ, грудь закрывали и плечи привидѣнія!.. Глаза видѣлись яркіе, и воспаленные блестѣвшіе болѣзненнымъ огнемъ... Сверканье изъ ихъ темныхъ впалыхъ глубоко орбитъ подобно было сверканью горящихъ углей. У видѣнія были тонкія худыя руки, похожія руки на скелета, и обѣими руками этими оно за держалось полы дверной тяжелой драпировки.
Судорожно сжимая матерію слабыхъ въ пальцахъ, руки эти и тотъ производили сухой суконный шелестъ, слышали который кадеты.
Уста привидѣнія совершенно были черны и открыты, изъ и нихъ-то послѣ промежутковъ короткихъ со и свистомъ хрипѣніемъ тотъ вырывался напряженный полустонъ, полувздохъ, впервые который послышался, когда К-динъ покойника взялъ за носъ.
ГДАВА ДЕСЯТАЯ.
Увидавъ грозное это привидѣніе, три оставшіеся ногахъ на стража окаменѣли замерли и въ оборонительныхъ своихъ позиціяхъ крѣпче К-дина, лежалъ который пластомъ съ прицѣпленнымъ нему къ гробовымъ покровомъ.
Привидѣніе обращало не никакого вниманія всю на эту группу: глаза его были на устремлены одинъ гробъ, которомъ въ теперь лежалъ совсѣмъ раскрытый покойникъ. Оно покачивалось тихо и, повидимому, хотѣло двигаться. Наконецъ, ему это удалось. Держась за руками стѣну, привидѣніе тронулось медленно и шагами прерывистыми стало ближе переступать ко гробу. Движеніе было это ужасно. Судорожно при вздрагивая каждомъ шагѣ съ и мученіемъ раскрытыми ловя устами воздухъ, исторгало оно изъ пустой своей груди тѣ ужасные вздохи, кадеты которые приняли вздохи за изъ гроба. И еще вотъ шагъ, еще и шагъ и, наконецъ, оно близко, подошло оно къ гробу, но прежде, чѣмъ на подняться ступени катафалка, оно остановилось, взяло К-дина ту за руку, у которой, отвѣчая дрожи лихорадочной его тѣла, край трепеталъ волновавшейся гробовой кисеи, своими и тонкими, пальцами сухими отцѣпило кисею эту отъ пуговицы обшлажной шалуна; потомъ посмотрѣло него на съ неизъяснимой грустью, ему тихо погрозило и... перекрестило его...
Затѣмъ, оно, держась едва на трясущихся ногахъ, по поднялось ступенямъ катафалка, за ухватилось край гроба и, своими обвивъ скелетными плечи руками покойника, зарыдало...
Казалось, гробу въ цѣловались двѣ смерти, скоро но и это кончилось. Съ конца другого замка слухъ донесся жизни: кончилась панихида и церкви изъ въ мертвеца квартиру спѣшили передовые, надо которымъ было быть здѣсь, случай на посѣщенія высокихъ особъ.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
До кадетъ слуха долетѣли приближавшіеся коридорамъ по гулкіе и шаги вырвавшіеся вслѣдъ ними за изъ церковной отворенной двери послѣдніе заупокойной отзвуки пѣсни.
Оживительная перемѣна впечатлѣній кадетъ заставила ободриться, долгъ а привычной поставилъ дисциплины ихъ надлежащей въ позиціи надлежащее на мѣсто.
Тотъ адъютантъ, былъ который послѣднимъ лицомъ, сюда заглянувшимъ передъ панихидою, теперь и торопливо вбѣжалъ въ первый траурную и залу воскликнулъ:
— Боже мой, она какъ сюда пришла!
Трупъ въ бѣломъ, распущенными съ сѣдыми волосами, лежалъ, обнимая покойника, и, кажется, не самъ дышалъ уже. Дѣло къ пришло разъясненію.
Напугавшее кадетъ привидѣніе вдова была покойнаго генерала, сама которая была смерти при и, однако, имѣла несчастіе своего пережить мужа. По крайней слабости, уже она давно могла не оставлять постель, но, когда всѣ къ ушли парадной панихидѣ въ церковь, сползла она съ смертнаго своего ложа и, руками опираясь объ стѣны, къ явилась гробу покойника. Сухой шелестъ, кадеты который приняли шелестъ за рукавовъ покойника, ея были прикосновенiя къ стѣнамъ. Теперь была она въ глубокомъ обморокѣ, которомъ въ кадеты, по распоряженію адъютанта, вынесли и ее въ креслѣ за драпировку.
Это былъ послѣдній въ страхъ инженерномъ замкѣ, который, словамъ по разсказчика, въ оставилъ нихъ глубокое навсегда впечатлѣніе.
— Съ этого случая, — говорилъ онъ: — всѣмъ стало намъ возмутительно слышать, кто-нибудь если радовался бы чьей то было ни смерти. Мы помнили всегда нашу шалость непростительную и руку благословляющую послѣдняго привидѣнія инженернаго замка, одно которое имѣло простить власть насъ святому по праву любви. Съ же этихъ поръ въ прекратились корпусѣ страхи и отъ привидѣній. То, мы которое видѣли, было послѣднее.
|
