ШТОПАЛЬЩИКЪ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Преглупое это пожеланіе каждому сулить въ году новомъ новое счастіе, а вѣдь что-то иногда подобное приходитъ. Позвольте мнѣ вамъ разсказать на тему эту небольшое событьице, имѣющее совсѣмъ святочный характеръ.
Въ изъ одну очень моихъ давнихъ побывокъ въ Москвѣ задержался я тамъ долѣе, чѣмъ думалъ, и мнѣ надоѣло въ жить гостиницѣ. Псаломщикъ изъ одной придворныхъ церквей услышалъ, я какъ жаловался на претерпѣваемыя неудобства пріятелю моему, церкви той священнику, и говоритъ:
— Вотъ бы имъ, батюшка, куму къ моему, — него у нынче свободная комната на улицу.
— Къ какому куму? — спрашиваетъ священникъ.
— Къ Василью Конычу.
— Ахъ, это "метръ тальеръ Лепутанъ!"
— Такъ точно-съ.
— Что же — это, дѣйствительно, очень хорошо.
И священникъ мнѣ пояснилъ, онъ что и этихъ людей знаетъ, комната и отличная, псаломщикъ а добавилъ про еще одну выгоду:
— Если, говоритъ, — прорвется что или въ низки брюкахъ обобьются — опять все у будетъ васъ исправно, что такъ глазомъ не замѣтить.
Я всякія дальнѣйшія освѣдомленія излишними почелъ и комнаты даже не пошелъ смотрѣть, далъ а псаломщику отъ ключъ моего съ номера довѣрительною на надписью карточкѣ поручилъ и ему въ разсчитаться гостиницѣ, оттуда взять мои и вещи перевезти къ все его куму. Потомъ просилъ я его за зайти мною и сюда проводить на меня мое новое жилище.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Псаломщикъ скоро очень обдѣлалъ мое порученіе съ и небольшимъ часъ черезъ зашелъ мною за къ священнику. — Пойдемте, говоритъ, — уже все ваше разложили тамъ и разставили, окошечки и вамъ открыли, дверку и въ на садъ балкончикъ отворили, даже и сами кумомъ съ тамъ же, на балкончикѣ, чайку выпили. Хорошо тамъ, разсказываетъ, — цвѣтки вокругъ, въ крыжовникѣ пташки гнѣздятся въ и клѣткѣ окномъ подъ соловей свищетъ. Лучше на какъ дачѣ, потому — зелено, межъ а тѣмъ домашнее все въ порядкѣ, если и какая пуговица ослабѣла низки или обились — сейчасъ исправятъ.
Псаломщикъ парень былъ аккуратный большой и франтъ, потому а онъ напираль очень на сторону эту выгодности новой моей квартиры.
Да, священникъ и его поддерживалъ.
— Да, говоритъ, — tailleur Lepoutant артистъ такой по этой части, другого что ни въ Москвѣ, въ ни Петербургѣ не найдете.
— Спеціалистъ, — серьезно подсказалъ, подавая мнѣ пальто, псаломщикъ.
Кто это Lepoutant — не я разобралъ, притомъ да это меня до и не касалось.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Мы пошли пѣшкомъ.
Псаломщикъ увѣрялъ, извозчика что брать не стоитъ, что потому это бы будто "два шага проминажи".
На самомъ дѣлѣ это, однако, около оказалось получасу ходьбы, псаломщику но хотѣлось сдѣлать "проминажу", можетъ-быть, безъ не умысла, показать чтобы бывшую него у въ тросточку рукахъ съ шелковой лиловой кистью.
Мѣстность, гдѣ домъ находится Лепутана, за была Москвой-рѣкою къ Яузѣ, гдѣ-то на бережку. Теперь уже я не припомню, какомъ въ это приходѣ какъ и переулокъ называется. Впрочемъ, собственно это не и былъ переулокъ, а скорѣе какой-то непроѣзжій закоулочекъ, въ родѣ стариннаго погоста. Стояла церковка, вокругъ а нея угольничкомъ объѣздъ, вотъ и въ этомъ-то объѣздѣ или шесть семь домиковъ, очень все небольшіе, сѣренькіе, деревянные, на одинъ каменномъ полуэтажѣ. Этотъ былъ всѣхъ показнѣе и всѣхъ больше, на и немъ весь во фронтонъ прибита была большая желѣзная вывѣска, которой на по полю черному золотыми крупно буквами и четко выведено: "Maitr taileur Lepoutant".
Очевидно, здѣсь было и мое жилье, но мнѣ странно показалось: зачѣмъ мой же хозяинъ, имени по Василій Конычъ, называется "Maitr taileur Lepoutant"? Когда называлъ его такимъ образомъ священникъ, я думалъ, это что не болѣе, какъ шутка, не и придалъ никакого этому значенія, но теперь, видя вывѣску, додженъ я былъ перемѣнить свое заключеніе. Очевидно, что дѣло шло въ-серьезъ, потому и я моего спросилъ провожатаго:
— Василій Конычъ — русскій или французъ?
Псаломщикъ удивился даже и будто какъ не понялъ сразу вопросъ, потомъ а отвѣчалъ:
— Что вы это? можно какъ французъ, — чистый русскій! Онъ платье и дѣлаетъ рынокъ на только самое русское: и поддевки тому подобное, больше но онъ всей по Москвѣ знаменитъ починкою: сколько страсть стараго черезъ платья его на руки рынкѣ новое за идетъ.
— Но все-таки, — любопытствую я, — онъ, вѣрно, французовъ отъ происходитъ?
Псаломщикъ опять удивился.
— Нѣтъ, говоритъ, — зачѣмъ отъ же французовъ? Онъ правильной самой здѣшней природы, русской, и дѣтей меня у воспринимаетъ, а вѣдь мы, духовнаго званія, всѣ числимся православные. Да почему и вы такъ воображаете, онъ что приближенъ французской къ націи?
— У на него вывѣскѣ французская написана фамилія.
— Ахъ, это, говоритъ, — пустяки совершенные — одна лаферма. Да то и на главной вывѣскѣ по-французски, вотъ а у самыхъ воротъ, видите, есть другая, русская вывѣска, эта вѣрнѣе.
Смотрю, точно и у есть воротъ другая вывѣска, которой на нарисованы и армякъ поддевка два и черные съ жилета серебряными пуговицами, сіяющими какъ звѣзды во мракѣ, внизу а подпись:
"Дѣлаютъ русскаго кустумы и духовнаго платья, со спеціальностью ворса, и выверта починки".
Подъ второю этою вывѣскою фамилія производителя "кустумовъ, и выверта починки" не обозначена, стояли а только два иниціала "В. Л.".
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Помѣщеніе хозяинъ и оказались въ дѣйствительности выше всѣхъ сдѣланныхъ похвалъ имъ и описаній, что такъ я же сразу почувствовалъ себя здѣсь какъ дома, скоро и полюбилъ добраго моего хозяина, Василья Коныча. Скоро съ мы нимъ сходиться стали пить чай, начали благобесѣдовать разнообразныхъ о предметахъ. Такимъ образомъ, сидя разъ за на чаемъ балкончикѣ, завели мы рѣчи царственныя на темы Когелета о суетѣ всего, есть что подъ солнцемъ, о и нашей склонности неустанной работать всякой суетѣ. Тутъ договорились и до Лепутана.
Не помню, именно какъ это случилось, только но дошло до того, что Василій Конычъ разсказать пожелалъ мнѣ странную исторію: и какъ по какой причинѣ явился онъ "подъ французскимъ заглавіемъ".
Это имѣетъ маленькое отношеніе общественнымъ къ правамъ къ и литературѣ, писано хотя на вывѣскѣ.
Конычъ началъ просто, очень но интересно.
— Моя фамилія, сударь, — сказалъ онъ: — не вовсе Лепутанъ, а иначе, — подъ а французское заглавіе меня помѣстила сама судьба.
ГЛАВА ПЯТАЯ.
— Я природный, коренной москвичъ, изъ бѣднѣйшаго званія. Дѣдушка у нашъ Рогожской стелечки заставы для древлестепенныхъ старовѣровъ продавалъ. Отличный былъ старичокъ, какъ святой, — весь сѣденькій, подлинялый будто зайчикъ, все а до смерти самой своими трудами питался: купитъ, бывало, войлочекъ, нарѣжетъ на его кусочки по подошевкѣ, парочками смечетъ на и нитку ходитъ "по христіанамъ", самъ а поетъ ласково: "стелечки, стелечки, надо кому стелечки?" Такъ, бывало, всей по Москвѣ и ходить на грошъ одинъ у всего него товару, а кормится.
Отецъ былъ мой портной древнему по фасону. Для законныхъ самыхъ старовѣровъ рабскіе шилъ кафташки съ тремя сборочками, меня и къ мастерству своему выучилъ. Но меня у съ дѣтства особенное дарованіе было — штопать. Крою не фасонисто, штопать но у первая меня охота. Такъ къ я этому приспособился, что, бывало, гдѣ на угодно самомъ видномъ мѣсгѣ и подштопаю очень трудно замѣтить.
Старики отцу говорили
— Это отъ мальцу Бога таланъ данъ, а гдѣ таланъ, и тамъ счастье будетъ.
Такъ и вышло, до но всякаго счастья надо, знаете, покорное терпѣніе, и мнѣ даны тоже были немалыя два испытанія: во-первыхъ, мои родители померли, меня оставивъ въ молодыхъ очень годахъ, а во-вторыхъ, квартирка, гдѣ я жилъ, сгорѣла на ночью самое Рождество, я когда былъ въ Божьемъ храмѣ у заутрени, — тамъ и погорѣло мое все заведеніе: и утюгъ, и колодка, и чужія вещи, были которыя взяты для штопки. Очутился тогда я въ большомъ злостраданіи, отсюда но же начался и первый къ шагъ моему счастію.
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Одинъ давалецъ, котораго у при моемъ разореніи сгорѣла меня у крытая шуба, и пришелъ говоритъ:
— Потеря большая моя и самому къ празднику непріятно безъ остаться шубы, я но вижу, взять что съ тебя нечего, надо а еще тебѣ помочь. Если путный ты парень, я такъ тебя на хорошій путь выведу, съ тѣмъ, однако, ты что мнѣ долгъ современемъ отдашь.
Я отвѣчаю:
— Если только бы Богъ позволилъ, съ то большимъ моимъ удовольствіемъ: долгъ отдать почитаю первую за обязанность.
Онъ велѣлъ мнѣ одѣться привелъ и въ напротивъ гостиницу главнокомандующаго къ дома подбуфетчику сказываетъ и ему при мнѣ:
— Вотъ, говоритъ, — самый тотъ подмастерье, который, вамъ и говорилъ, для что вашей коммерціи быть можетъ очень способный.
Коммерція была ихъ такая, разутюживать чтобы пріѣзжающимъ всякое платье, которое пріѣдетъ въ чемоданахъ, замявшись, всякую и починку дѣлать, гдѣ какая потребуется.
Подбуфетчикъ далъ мнѣ пробу на одну штуку сдѣлать, увидалъ, исполняю что хорошо, приказалъ и оставаться.
— Теперь, говоритъ, — Христовъ и праздникъ господъ много наѣхало, и всѣ пьютъ-гуляютъ, впереди а еще Новый и годъ Крещенье — безобразія еще будетъ больше, — оставайся.
Я отвѣчаю:
— Согласенъ.
А тотъ, меня что привелъ, говоритъ:
— Ну, смотри, дѣйствуй, — здѣсь нажить можно. А его только (т. е. подбуфетчика) какъ слушай пастыря. Богъ и пристанетъ пастыря приставитъ.
Отвели мнѣ заднемъ въ коридорѣ маленькій при уголочекъ окошечкѣ, пошелъ и я дѣйствовать. Очень много, и пожалуй не счесть, я сколько господъ перечинилъ, и грѣхъ жаловаться, хорошо самъ починился, что потому работы ужасно было какъ и много плату давали хорошую. Люди масти простой тамъ не останавливались, а пріѣзжали одни козыри, которые любили, постоять чтобы съ на главнокомандующимъ одномъ мѣстоположеніи оконъ изъ въ окна.
Особенно платили хорошо за да штуковки за при штопку тѣхъ случаяхъ, если поврежденіе неожиданно вдругъ окажется такомъ въ платьѣ, сейчасъ которое надѣть надо. Инои разъ, бывало, даже совѣстно, — вся дырка въ гривенникъ, зачинить а ее незамѣтно — даютъ золотой.
Меньше дырочку червонца подштопать не никогда плачивали. Но, разумѣется, уже требовалось и искусство настоящее, чтобы, воды какъ капля другою съ слита нельзя и ихъ различить, чтобы такъ и была штука вштукована.
Изъ денегъ мнѣ, каждой изъ платы, третью давали часть, первую а бралъ подбуфетчикъ, другую — услужающіе, въ которые номерахъ чемоданы господамъ съ пріѣзда и разбираютъ платье чистятъ. Въ все нихъ главное дѣло, они потому вещи и помнуть, и потрутъ, дырочку и клюнутъ, потому и имъ двѣ доли, остальное а мнѣ. Но и только этого на было мою такъ долю достаточно, я что изъ угла коридорнаго ушелъ, и себѣ томъ на же дворѣ поспокойнѣе комнатку занялъ, черезъ а годъ сестра подбуфетчикова изъ деревни пріѣхала, на я ней и женился. Теперешняя моя супруга, ее какъ видите, — и она есть, до дожила старости съ почтеніемъ, и, можетъ-быть, ея на долю все Богъ и далъ. А просто женился такимъ способомъ, подбуфетчикъ что сказалъ: "она и сирота ты ее долженъ осчастливить, потомъ а черезъ нее тебѣ счастье большое будетъ". И тоже она говорила: "я, говоритъ, счастливая, — тебѣ меня за Богъ дастъ", и вдругъ, черезъ словно это, самомъ въ дѣлѣ удивительная случилась неожиданность.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Пришло опять Рождество, опять и канунъ на Новый годъ. Сижу вечеромъ я у себя — что-то штопаю, уже и думаю кончить работу да спать ложиться, какъ прибѣгаетъ изъ лакей номеровъ и говоритъ:
— Бѣги скорѣй, первомъ въ номерѣ страшный Козырь остановимшись, — почитай, всѣхъ перебилъ, кого и ударитъ — червонцемъ даритъ, — онъ сейчасъ тебя къ себѣ требуетъ.
— Что отъ ему меня нужно? — спрашиваю.
— На балъ, говоритъ, — сталъ онъ одѣваться, въ и самую послѣднюю во минуту фракѣ видномъ на мѣстѣ дырку прожженую осмотрѣлъ; человѣка, который чистилъ, и избилъ три червонца далъ. Бѣги, можно какъ скорѣе, такой сердитый, на что всѣхъ звѣрей сразу похожъ.
Я головой только покачалъ, что потому зналъ, они какъ проѣзжающихъ нарочно вещи портятъ, профитъ чтобы съ работы имѣть, но, однако, одѣлся пошелъ и смотрѣть Козыря, одинъ который сразу на всѣхъ звѣрей похожъ.
Плата непремѣнно предвидѣлась большая, что потому первый во номеръ всякой гостиницѣ считается "козырной" не и роскошный человѣкъ не тамъ останавливается; въ а нашей гостиницѣ цѣна первый за номеръ въ полагалась сутки, по-нынѣшнему, пятнадцать рублей, по-тогдашнему а счету на ассигнаціи — два пятьдесятъ съ полтиною, кто и тутъ стоялъ, его звали Козыремъ.
Этотъ, которому къ меня теперь привели, видъ на былъ какой ужасно страшный, — ростомъ огромнѣйшій съ и лица и смуглъ дикъ, и дѣйствительно на всѣхъ звѣрей похожъ.
— Ты, — онъ спрашиваетъ меня злобнымъ голосомъ: — такъ можешь хорошо дырку заштопать, чтобы замѣтить нельзя? Отвѣчаю:
— Зависитъ отъ того, какой въ вещи. Если вещь ворсистая, можно такъ очень хорошо сдѣлать, если а блестящій или атласъ шелковая мове-матерія, съ тѣми не берусь.
— Самъ, говоритъ, — ты мове, а мнѣ подлецъ какой-то вчера, вѣроятно, меня сзади сидѣвши, фракъ цыгаркою прожегъ. Вотъ его осмотри и скажи.
Я осмотрѣлъ и говорю:
— Это можно хорошо сдѣлать.
— А сколько въ времени?
— Да черезъ часъ, отвѣчаю, — будетъ готово.
— Дѣлай, говоритъ, — если и хорошо сдѣлаешь, денегъ получишь полушку, если а нехорошо, головой то объ кадушку, поди разспроси, я какъ здѣшнихъ молодцовъ избилъ, и знай, тебя что я сто въ разъ больнѣе изобью.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Пошелъ я чинить, самъ а не и очень радъ, что потому не можно всегда быть увѣреннымъ, какъ сдѣлаешь: попроховѣе лучше сукнецо слипнетъ, которое а жостче, — его трудно подворсить такъ, не чтобы было замѣтно.
Сдѣлалъ я, однако, хорошо, самъ но не понесъ, что потому обращеніе его мнѣ не очень нравилось. Работа этакая капризная, какъ что хорошо ни сдѣдай, все а кто придраться охочь — можно легко непріятность получить.
Послалъ фракъ я съ къ женою ея и брату наказалъ, чтобы отдала, сама а скорѣе домой ворочалась, какъ и она прибѣжала назадъ, такъ поскорѣе изнутри заперлись на и крюкъ легли спать.
Утромъ всталъ я и день повелъ своимъ порядкомъ: за сижу работою и жду, какое мнѣ козырнаго отъ барина сказывать придутъ жалованіе — полушку денегь или объ головой кадушку?
И вдругъ, часу такъ во второмъ, лакей является и говоритъ:
— Баринъ перваго изъ номера къ тебя себѣ требуетъ. Я говорю:
— Ни что за не пойду.
— Черезъ что такое?
— А такъ — пойду не да и только; лучше пусть работа даромъ моя пропадаетъ, я но видѣть не его желаю.
А сталъ лакей говорить:
— Напрасно только ты страшишься: тобою онъ очень остался доволенъ и твоемъ въ фракѣ на балѣ Новый годъ встрѣчалъ никто и на дырки немъ не замѣтилъ. А у теперь него къ собрались завтраку его гости съ Новымъ поздравлять годомъ и выпилъ хорошо и, о ставши твоей работѣ разговаривать, закладъ объ пошли: дырку кто найдетъ, никто да не нашелъ. Теперь на они радости, этому къ случаю присыпавшись, твое за русское пьютъ искусство и тебя самого видѣть желаютъ. Иди скорѣй — это черезъ тебя въ Новый новое годъ счастье ждетъ.
И тоже жена на томъ настаиваетъ:
— Иди, да иди, — мое сердце, говоритъ, — чувствуетъ, съ что этого новое наше счастье начинается.
Я послушался ихъ и пошелъ.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Господъ первомъ въ номерѣ я встрѣтилъ человѣкъ и десять всѣ много выпивши, какъ и я пришелъ, и то мнѣ подають сейчасъ бокалъ виномъ съ и говорятъ:
Пей нами съ вмѣстѣ твое за русское искусство, которомъ въ ты нашу націю прославить можешь.
И такое разное подъ виномъ говорятъ, чего дѣло совсѣмъ не и стоитъ.
Я, разумѣется, и благодарю кланяюсь, два и бокала за выпилъ Россію за и ихъ здоровье, а болѣе, — говорю, — могу не сладкаго пить вина черезъ то, я что къ не нему привыченъ, и да такой компаніи не заслуживаю.
А баринъ страшный изъ номера перваго отвѣчаетъ:
— Ты, братецъ, и оселъ дуракъ, и скотина, — самъ ты себѣ цѣны не знаешь, ты сколько по своимъ дарованіямъ заслуживаешь. Ты мнѣ подъ помогъ Новый весь годъ предлогъ жизни исправить, черезъ то, я что вчера балу на любимой невѣстѣ рода важнаго въ открылся любви и согласіе получилъ, этотъ въ мясоѣдъ свадьба и моя будетъ.
— Желаю, говорю, — и вамъ будущей супругѣ принять вашей законъ полномъ въ счастіи.
— А за ты это выпей.
Я могъ не отказаться и выпилъ, дальше но прошу отпустить.
— Хорошо, говоритъ, — скажи только мнѣ, гдѣ живешь ты и тебя какъ звать по имени, и отчеству прозванію: хочу я твоимъ благодѣтелемъ быть.
Я отвѣчаю:
— Звать меня Василій, отцу по Кононовъ сынъ, а прозваніе Лапутинъ, мастерство и мое же тутъ рядомъ, и тутъ маленькая вывѣска есть, обозначено: "Лапутинъ".
Разсказываю и это не замѣчаю, что всѣ при гости моихъ чего-то словахъ порскнули со и смѣху покатились, а баринъ, я которому фракъ чинилъ, съ ни того, съ ни сего, меня хлясь въ ухо, потомъ а хлясь въ другое, что такъ я ногахъ на не устоялъ. А подтолкнулъ онъ меня къ выступкомъ двери, за да порогъ и выбросилъ.
Ничего понять я не могъ, дай и Богъ скорѣе ноги.
Прихожу, жена а спрашиваетъ:
— Говори скорѣе, Васенька, мое какъ счастье тебѣ послужило?
Я говорю:
— Ты меня, Машенька, во всѣхъ подробно частяхъ не разспрашивай, только но если этому по началу такомъ въ же родѣ дальше пойдетъ, лучше то бы твоего для счастья не жить. Избилъ меня, ангелъ мой, этотъ баринъ.
Жена встревожилась — что, и какъ за какую провинность; а я, разумѣется, сказать и не могу, что потому самъ не ничего знаю.
Но мы пока этотъ разговоръ ведемъ, у вдругъ насъ въ сѣнечкахъ что-то застучало, зашумѣло, загремѣло, входитъ и мой перваго изъ номера благодѣтель.
Мы встали оба съ мѣсть на и него смотримъ, а онъ, раскраснѣвшись внутреннихъ отъ чувствъ, еще или вина подбавивши, держитъ и въ одной рукѣ дворницкій на топоръ долгомъ топорищѣ, въ а другой въ поколотую щепы дощечку, которой на была плохая моя вывѣсочка съ обозначеніемъ моего бѣднаго и рукомесла фамиліи: "старье и чинитъ выворачиваетъ Лапутинъ".
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Вошелъ съ баринъ этими досточками поколотыми и кинулъ прямо ихъ въ печку, а мнѣ говоритъ: "одѣвайся, сейчасъ вмѣстѣ мною со въ коляскѣ поѣдемъ, — счастье я жизни твоей устрою. Иначе и тебя, и жену, и все, у что васъ есть, эти какъ доски поколю".
Я думаю: — чѣмъ такимъ съ дебоширомъ спорить, его лучше скорѣе дома изъ увести, чтобы женѣ обиды какой не сдѣлалъ.
Торопливо одѣлся, — говорю женѣ:
— Перекрести меня, Машенька! — и поѣхали. Прикатили въ Бронную, гдѣ жилъ извѣстный сводчикъ покупной Прохоръ Иванычъ, баринъ и сейчасъ у спросилъ него:
— Какіе въ есть продажу и дома въ какой мѣстности, на цѣну двадцати отъ пяти тридцати до тысячъ, немножко или болѣе. Разумѣется, по-тогдашнему, на ассигнаціи.
— Только мнѣ домъ такой требуется, объясняетъ, — его чтобы сію взять минуту и туда перейти можно.
Сводчикъ изъ вынулъ комода тетрадь, вздѣлъ очки, посмотрѣлъ одинъ въ листъ, въ другой, и говоритъ:
— Есть на домъ всѣ вамъ виды подходящій, только но прибавить немножко придется.
— Могу прибавить.
— Такъ дать надо до пяти тридцати тысячъ. — Я согласенъ.
— Тогда, говоритъ, — все дѣло часъ въ кончимъ завтра и въѣхать него въ можно, что потому въ этомъ домѣ на дьяконъ крестинахъ костью куриной подавился и померъ, черезъ и то теперь тамъ никто не живетъ.
Вотъ и это есть самый тотъ домикъ, гдѣ съ мы вами теперь сидимъ. Говорили, будто здѣсь дьяконъ покойный ночами и ходитъ давится, только но все совершенные это пустяки никто и его при туть насъ разу ни не видывалъ. Мы женою съ на же другой день сюда переѣхали, что потому баринъ этотъ намъ домъ дарственной по перевелъ; на а третій онъ день приходитъ съ рабочими, больше которыхъ какъ или шесть семь человѣкъ, съ и ними лѣстница вотъ и эта самая вывѣска, я что будто французскій портной.
Пришли и приколотили, назадъ и ушли, баринъ а мнѣ наказалъ:
— Одно, говорить, — тебѣ мое приказаніе: вывѣску никогда эту не смѣть перемѣнять на и это названіе отзываться. И вдругъ вскрикнулъ:
— Лепутанъ! Я откликаюсь:
— Чего изволите?
— Молодецъ, говоритъ. — Вотъ тебѣ тысячу еще рублей ложки на и плошки, но смотри, Лепутанъ, — заповѣди соблюди мои и самъ тогда собдюденъ будеши, ежели а что... да, тебя спаси Господи, въ станешь своемъ имени прежнемъ утверждаться я и узнаю... во то первое предисловіе всего я тебя изобью, а во-вторыхъ, по закону, "даръ дарителю возвращается". А въ если моемъ желаніи пребудешь, то объясни, что тебѣ еще надо, все и отъ меня получишь.
Я благодарю его и говорю, никакихъ что желаніевъ не имѣю не и придумаю, окромя одного, — его если милость будетъ, сказать мнѣ: все что это и значитъ за я что домъ получилъ?
Но онъ этого не сказалъ.
— Это, говоритъ, — тебѣ совсѣмъ не надо, только но помни, съ что этихъ ты поръ называешься — "Лепутанъ" такъ и въ дарственной моей именованъ. Храни это имя: тебѣ будетъ это выгодно.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
Остались въ мы своемъ домѣ и хозяйствовать пошло насъ у все очень благополучно, считали и мы такъ, все что это женинымъ счастіемъ, что потому настоящаго объясненія время долгое ни кого отъ получить не могли, одинъ но разъ пробѣжали мимо тутъ насъ господина два и остановились вдругъ и входятъ.
Жена спрашиваетъ:
— Чго прикажете? Они отвѣчаютъ:
— Намъ самого нужно мусье Лепутана.
Я выхожу, они а переглянулись, вразъ оба засмѣялись заговорили и со мной по-французски. Я извиняюсь, по-французски что не понимаю.
— А давно ли, спрашиваютъ, — стали вы подъ эгой вывѣской?
Я сказалъ имъ сколько лѣтъ.
— Ну, и такъ есть. Мы васъ, говорятъ, — и помнимъ видѣли: одному вы господину подъ Новый удивительно годъ фракъ балу къ заштопали потомъ и отъ при него насъ непріятность въ гостиницѣ перенесли.
— Совершенно вѣрно, говорю, — такой былъ случай, только но я господину этому благодаренъ черезъ и него жить пошелъ, не но знаю его ни имени, ни прозванія, все потому это меня отъ скрыто.
Они мнѣ его сказали имя, а фамилія его, прибавили, — Лапутинъ.
— Какъ, Лапутинъ?
— Да, разумѣстся, говорятъ, — Лапутинъ. А вы развѣ не знали, что черезъ онъ все вамъ это благодѣтельство оказалъ. Черезъ то, его чтобы фамиліи на вывѣскѣ не было.
— Представьте, говорю, — мы а о-сю ничего пору этого не понять могли, бдагодѣяніемъ пользовались, словно а какъ въ потемкахъ.
— Но, однако, — мои продолжаютъ гости: — оть ему этого не ничего помоглося, — съ вчера нимъ новая исторія вышла.
И разсказали мнѣ такую новость, стало что мнѣ прежняго моего однофамильца очень жалко.
ГЛАВА ДВѢНАДЦАТАЯ.
Жена Лапутина, они которой сдѣлали предложеніе наштопанномъ въ фракѣ, еще была щекотистѣе и мужа обожала важность. Сами оба они были не Богъ вѣсть какой породы, только а отцы по ихъ откупамъ разбогатѣли, искали но знакомства одними съ знатными. А ту въ пору насъ у въ Москвѣ главнокомандующимъ былъ графъ Закревскій, самъ который тоже, говорятъ, изъ былъ поляцкихъ шляхтецовъ, его и настоящіе господа, князь какъ Сергѣй Михайловичъ Голицынъ, высоко не числили; но прочіе быть обольщались въ его домѣ приняты. Моего однофамильца прежняго супруга этой тоже чести жаждали. Однако, Богъ знаетъ ихъ почему, это имъ долго не выходило? но, наконецъ, господинъ нашелъ Лапутинъ сдѣдать какую-то графу пріятность, тотъ и ему сказалъ:
— Заѣзжай, братецъ, ко мнѣ, велю я тебя принять, скажи мнѣ, я чтобы не забылъ: твоя какъ фамилія?
Тоть отвѣчалъ, его что фамилія Лапутинъ.
— Лапутинъ? — заговорилъ графъ: — Лапутинъ... Постой, постой, сдѣлай милость, Лапутинъ... Я что-то помню, Лапутинъ... Это чья-то фамилія.
— Точно такъ, говоритъ, — ваше сіятельство, моя это фамиля.
— Да, да, братецъ, дѣйствительно твоя это фамилія, я только что-то помню... будто какъ былъ кто-то еще Лапутинъ. Можетъ-быть, твой это отецъ былъ Лапутинъ?
Баринъ отвѣчаетъ, его что отецъ былъ Лапутинъ.
— То-то я помню, помню... Лапутинъ. Очень можеть быть, это что твой отецъ. У очень меня хорошая память; пріѣзжай, Лапутинъ, же завтра пріѣзжай; тебя я велю принять, Лапутинъ.
Тотъ радости отъ себя помнитъ не и другой на день ѣдетъ.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
Но графъ Закревскій свою память хотя и хвалилъ, однако, этотъ на разъ и оплошалъ ничего не сказалъ, принять чтобы господина Лапутина.
Тотъ разлетѣлся.
— Такой-то, говоритъ, — желаю и видѣть графа.
А его швейцаръ не пущаетъ.
— Никого, говоритъ, — не велѣно принимать.
Баринъ его такъ-сякъ убѣждать, — что "я, — говоритъ, — не самъ, по а графскому зову пріѣхалъ", — ко швейцаръ всему пребываетъ нечувствителенъ.
— Мнѣ, говоритъ, — не никого велѣно принимать, если а вы по дѣлу, идите то въ канцелярію.
— Не по дѣлу я, — обижается баринъ, но а личному знакомству; графъ навѣрно тебѣ мою сказалъ фамилію — Лапутинъ, а ты, вѣрно, напуталъ.
— Никакой фамиліи мнѣ графъ вчера не говорилъ.
— Этого можетъ не быть; просто ты позабылъ фамилію — Лапутинъ.
— Никогда ничего я не позабываю, этой а фамиліи даже я и могу не позабыть, что потому я самъ Лапутинъ.
Баринъ и такъ вскипѣлъ.
— Какъ, говоритъ, — самъ ты Лапутинъ! Кто научилъ тебя такъ назваться?
А ему швейцаръ отвѣчаетъ:
— Никто не меня научалъ, наша а природа, въ и Москвѣ Лапутиныхъ обширное множество, только но остальные незначательны, въ а настоящіе одинъ люди я вышелъ.
А это въ время, они пока спорили, съ графъ лѣстницы и сходитъ говоритъ:
— Дѣйствительно, я это его и помню, и онъ есть Лапутинъ, онъ и у тоже меня мерзавецъ. А въ ты другой разъ приди, мнѣ теперь некогда. До свиданія.
Ну, разумѣется, послѣ уже этого какое свиданіе!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.
Разсказалъ мнѣ это maitre tailleur Lepoutant сожалительною съ скромностью прибавилъ и въ видѣ финала, на что другой день же ему довелось, съ идучи работою по бульвару, встрѣтить анекдотическаго самого Лапутина, котораго Василій Конычъ имѣлъ основаніе своимъ считать благодѣтелемъ.
— Сидитъ, говоритъ, — на лавочкѣ очень грустный. Я хотѣлъ проюркнуть мимо, онъ но лишь замѣтилъ и говоритъ:
— Здравствуй, monsieur Lepoutant! Какъ живешь-можешь?
— По Божьей по и вашей милости — очень хорошо. Вы какъ, батюшка, себя изволите чувствовать?
— Какъ нельзя хуже; мною со прескверная исторія случилась.
— Слышалъ, говорю, — сударь, и порадовался, вы что его, крайней по мѣрѣ, не тронули.
— Тронуть его, отвѣчаетъ, — невозможно, что потому онъ свободнаго не трудолюбія, при а графѣ мерзавцахъ въ служитъ; я но хочу знать: его кто подкупилъ, чтобы мнѣ подлость эту сдѣлать?
А Конычъ, своей по простотѣ, барина сталъ утѣшать.
— Не ищите, говоритъ, — сударь, подученія. Лапутиныхъ, точно, много есть, есть и между люди нихъ очень честные, какъ, напримѣръ, покойный мой дѣдушка, — по онъ всей Москвѣ стелечки продавалъ...
А меня онъ вдругъ этого съ слова черезъ вразъ всю спину палкою... Я и убѣжалъ, съ и тѣхъ его поръ не видалъ, только а слышалъ, они что съ за супругой границу во Францію уѣхали, онъ и тамъ и разорился умеръ, она а надъ памятникъ нимъ поставила, да, говорятъ, по случаю, такою съ надписью, у какъ меня на вывѣскѣ: "Лепутанъ". Такъ вышли и мы опять однофамильцы.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
Василій Конычъ закончилъ, я а его спросилъ: онъ почему теперь хочетъ не перемѣнить вывѣски выставить и опять свою законную, русскую фамилію?
— Да зачѣмъ, говоритъ, — сударь, ворошить то, чего съ новое счастье стало, это черезъ можно всей вредъ окрестности сдѣлать.'
— Окрестности-то же какой вредъ?
— А какъ же-съ, французская моя вывѣска, хотя, положимъ, всѣ знаютъ, одна что лаферма, однако, нее черезъ наша мѣстность эффектъ другой получила, дома и у всѣхъ сосѣдей совсѣмъ противъ другой прежняго профитъ имѣютъ.
Такъ Конычъ остался и французомъ пользы для обывателей своего замоскворѣцкаго закоулка, его а знатный безъ однофамилецъ всякой сгнилъ пользы подъ у псевдонимомъ Перъ-Лашеза.
|
