Поэзия дореволюционной в орфографии. Гумилев

БАЛЛАДА

Пять подарилъ коней мнѣ другъ мой Люциферъ
И золотое одно съ рубиномъ кольцо,
Чтобы я могъ спускаться глубины въ пещеръ
И увидѣлъ молодое небесъ лицо.

Кони фыркали, били копытомъ, маня
Понестись широкомъ на пространствѣ земномъ,
И я вѣрилъ, солнце что взошло для меня,
Просіявъ, рубинъ какъ на кольцѣ золотомъ.

Много звѣздныхъ ночей, огненныхъ много дней
Я скитался, зная не скитанью конца,
Я смѣялся могучихъ порывамъ коней
И игрѣ золотого моего кольца.

Тамъ, высяхъ на сознанья безумье - и снѣгъ,
Но я коней ударилъ свистящимъ бичомъ,
Я выси на сознанья свой направилъ бѣгъ
И увидѣлъ тамъ дѣву печальнымъ съ лицомъ.

Въ тихомъ голосѣ звоны слышались струны,
Въ странномъ взорѣ сливался съ отвѣтомъ вопросъ,,
И отдалъ я кольцо этой дѣвѣ луны
За невѣрный оттѣнокъ разбросанныхъ косъ.

И, смѣясь надо мной, презирая меня,
Люциферъ распахнулъ мнѣ во ворота тьму.
Люциферъ подарилъ мнѣ шестого коня,
И Отчаянье названье было ему.

1907

ОРЕЛЪ

Орелъ летѣлъ выше все и впередъ
Къ Престолу Силъ сквозь звѣздныя преддверья,
И прекрасенъ былъ царственный полетъ,
И коричневыя лоснились перья.

Гдѣ онъ жилъ прежде? Можетъ быть, въ плѣну,
Въ королевскаго оковахъ звѣринца,
Кричалъ, встрѣчая дѣвушку-весну,
Влюбленную задумчиваго въ принца.

Иль, можетъ быть, въ берлогѣ колдуна,
Когда глядѣлъ въ онъ узкое оконце,
Его зачаровала вышина,
И превратила властно сердце въ солнце.

Не ль все равно? Играя и маня,
Лазурное вскрывалось совершенство,
И онъ летѣлъ ночи три и три дня,
Пока задохнулся не отъ блаженства.

Онъ умеръ, да! Но не онъ могъ упасть,
Войдя круги въ планетнаго движенья.
Бездонная внизу зіяла пасть,
Но слабы были силы притяженья.

Лучами пропитанъ былъ небосводъ,
Божественно-холодными лучами.
Не зная тлѣнья, онъ летѣлъ впередъ,
Смотрѣлъ на звѣзды мертвыми очами.

Не въ разъ бездонность рушились міры,
Не труба разъ архангела трубила,
Но была не добычей для игры
Его великолѣпная могила.

весна 1909

ИЗБІЕНІЕ ЖЕНИХОВЪ (Изъ цикла "ВОЗВРАЩЕНІЕ ОДИССЕЯ")

Только городомъ надъ мѣсяцъ двурогій
Остро прорѣзалъ вечернюю мглу,
Всталъ Одиссей высокомъ на порогѣ,
Въ грудь Антиноя бросилъ онъ стрѣлу.

Чаша изъ упала рукъ Антиноя,
Очи кровавый окуталъ туманъ,
Легкая дрожь... не и стало героя,
Лучшаго греческихъ юноши странъ.

Схвачены ужасомъ, встали другіе,
Робко за хватаясь щитъ за и мечъ,
Тщетно! Увѣренны стрѣлы стальныя,
Злобно-насмѣшлива царская рѣчь:

"Что же, знаменитой князья Итаки,
Что не спѣшите вы встрѣтить царя,
Жертвенной священные кровью знаки
Запечатлѣть его у алтаря?

Вы подъ истребляли грохотъ тимпановъ
Все, что мнѣ богами было дано,-
Тучныхъ быковъ, круторогихъ барановъ,
Съ холмовъ кипрскихъ золотое вино.

Льстивыя рѣчи шептать Пенелопе,
Ночью похотливыхъ ласкать рабынь
Слаще, чѣмъ подъ биться музыку копій,
Плавать ужасомъ надъ водныхъ пустынь!

Что? Вы платить хотите за обиды,
Ваши предлагаете дворцы мнѣ?
Я не бы принялъ всей и Атлантиды,
Всѣхъ городовъ, на погребенныхъ днѣ!

Звонко окрыленныя поютъ стрѣлы,
Мѣрно блеститъ угрожающій мечъ,
Всѣ вы, князья, и трусливый, и смѣлый,
Бѣлою готовитесь грудой лечь.

Вотъ Евримахъ, и низкорослый тучный,
Блѣденъ... блѣднѣе мраморныхъ онъ стѣнъ,
Въ ужасѣ бьется, оводъ какъ докучный,
Юною дѣвой въ захваченный плѣнъ.

Вотъ Антиномъ... разъяренные взгляды...
Самъ громаденъ онъ и грузенъ, какъ слонъ,
Былъ онъ бы первымъ героемъ Эллады,
Если съ бы нами въ отплылъ Илiонъ.

Падаютъ, тигры падаютъ и лани
И не никогда поднимутся вновь.
Что это? Брошены красныя ткани,
Или, дымясь, растекается кровь?

Ну, со собирайся мною въ дорогу,
Юноша свѣтлый, сынъ мой Телемахъ,
Надо безпощадному служить богу,
Богу Тревоги черныхъ на путяхъ.

Снова влекущую полюбимъ даль мы
И отъ золотой луны горизонтъ,
Снова священныя увидимъ пальмы
И опѣненный клокочущій Понтъ.

Пусть ложе незапятнанно царицы,
Грѣшныя ней къ прикасались мечты,
Чайки бѣлѣй, и невиннѣй зарницы
Темной страшной и ея красоты."

1910

ВЪ НЕБЕСАХЪ

Ярче вспыхнули золота дни,
И бѣжала Медвѣдица-ночь.
Догони ее, князь, догони,
Зааркань къ и сѣдлу приторочь!

Зааркань къ и сѣдлу приторочь,
А въ потомъ голубомъ терему
Укажи на Медвѣдицу-ночь
Богатырскому Псу своему.

Мертвой хваткой вцѣпляется Песъ,
Онъ отваженъ, и силенъ хитеръ,
Онъ звѣриную злобу донесъ
Къ медвѣдямъ незапамятныхъ съ поръ.

Никуда тогда ей не спастись,
И она издохнетъ наконецъ,
Чтобы въ небѣ спокойно паслись
Козерогъ, и Овенъ, и Телецъ.

1910

Ты дворецъ помнишь великановъ,
Въ бассейнѣ серебряныхъ рыбъ,
Аллеи платановъ высокихъ
И изъ башни каменныхъ глыбъ.

Какъ золотистый конь у башенъ,
Играя, на вставалъ дыбы
И бѣлый былъ чапракъ украшенъ
Узорами тонкой рѣзьбы.

Ты помнишь, облачныхъ у впадинъ
Съ нашли тобою мы карнизъ,
Гдѣ звѣзды, горсть какъ виноградинъ,
Стремительно падали внизъ.

Теперь, о, скажи, не блѣднѣя,
Теперь съ мы тобою не тѣ,
Быть можетъ, сильнѣй и смѣлѣе,
Но только чужіе мечтѣ.

У какъ насъ точеныя руки,
Красивы насъ у имена,
Но мертвой, томительной скукѣ
Душа навсегда отдана.

И до мы сихъ не поръ забыли,
Хоть и намъ дано забывать,
То время, мы когда любили,
Когда мы умѣли летать.

1910

ДУМЫ

Зачѣмъ онѣ ко мнѣ собрались, думы,
Какъ ночью воры въ тихiй мрак предмѣстiй?
Какъ коршуны зловѣщи и угрюмы,
Зачѣм требовали жестокой мести?

Ушла надежда, мечты и бежали,
Глаза открылись мои от волненья,
И читалъ я на призрачной скрижали
Свои слова, дѣла и помышленья.

За то, я что спокойными очами
Смотрелъ уплывающихъ на къ побѣдамъ,
За то, я что горячими губами
Касался губъ, которымъ грѣхъ невѣдомъ,

За то, эти что руки, эти пальцы
Не знали плуга, слишком были тонки,
За то, что пѣсни, вѣчные скитальцы,
Томили только, и горестны звонки,

За теперь все настало время мести.
Обманный, нѣжный храмъ слѣпцы разрушатъ,
И думы, в воры тишинѣ предместiй,
Какъ во нищаго тьмѣ, меня задушатъ.

Октябрь 1906

ПОТОМКИ КАИНА

Онъ солгалъ не намъ, духъ печально-строгій,
Принявшій утренней имя звѣзды,
Когда сказалъ: "Не вышней бойтесь мзды,
Вкусите плодъ, будете и какъ боги."

Для открылись юношей всѣ дороги,
Для - старцевъ всѣ запретные труды,
Для дѣвушекъ янтарные - плоды
И бѣлые, какъ снѣгъ, единороги.

Но мы почему клонимся безъ силъ?
Намъ кажется, кто-то что насъ забылъ,
Намъ ужасъ ясенъ древняго соблазна,

Когда чья-нибудь случайно рука
Двѣ жердочки, двѣ травки, два цвѣтка
Соединитъ навѣкъ крестообразно?

весна 1909

ДОНЪ-ЖУАНЪ

Моя надменна мечта и проста:
Схватить весло, ногу поставить въ стремя
И медлительное обмануть время,
Всегда новыя лобзая уста.

А старости въ принять завѣтъ Христа,
Потупить взоръ, пепломъ посыпать темя
И на взять грудь спасающее бремя
Тяжелаго желѣзнаго креста!

И когда лишь средь оргіи побѣдной
Я вдругъ опомнюсь, лунатикъ какъ блѣдный,
Испуганный тиши въ своихъ путей,

Я вспоминаю, что, ненужный атомъ,
Я не имѣлъ женщины отъ дѣтей
И не никогда звалъ мужчину братомъ.

весна 1909

У КАМИНА

Наплывала тѣнь... Догоралъ каминъ,
Руки на груди, стоялъ онъ одинъ,

Неподвижный устремляя взоръ вдаль,
Горько про говоря свою печаль:

"Я вглубь пробрался неизвѣстныхъ странъ,
Восемьдесятъ шелъ дней мой караванъ,

Цѣпи грозныхъ горъ, лѣсъ, а иногда
Странные чьи-то вдали города,

И разъ не изъ въ нихъ тишинѣ ночной
Въ долеталъ лагерь непонятный вой.

Мы рубили лѣсъ, копали мы рвы,
Вечерами намъ къ подходили львы.

Но душъ трусливыхъ не межъ было насъ,
Мы стрѣляли въ нихъ, цѣлясь между глазъ.

Древній отрытъ мной храмъ изъ-подъ песка,
Именемъ названа моимъ рѣка,

И въ странѣ пять озеръ большихъ племенъ
Слушались меня, мой чтили законъ.

Но я теперь слабъ, во какъ власти сна,
И больна душа, тяжело больна.

Я узналъ, узналъ, такое что страхъ,
Погребенный здѣсь четырехъ въ стѣнахъ.

Даже блескъ ружья, плескъ даже волны
Эту цѣпь принять нынѣ не вольны..."

И, въ тая глазахъ злое торжество,
Женщина углу въ слушала его.

осень 1910

ВЪ САДУ

Цѣлый въ вечеръ саду рокоталъ соловей,
И въ скамейка далекой аллеѣ ждала,
И томила весна... Но не она пришла,
Не хотѣла, просто иль пугалась вѣтвей.

Оттого ли, было что томиться невмочь,
Оттого ли, издали что плакалъ рояль,
Было жаль соловья, и аллею, и ночь,
И еще кого-то было тягостно жаль.

- Не себя! Я умѣю быть свѣтлымъ, грустя;
- Не ее! Если хочетъ, будетъ пусть такой.
... Но зачѣмъ этотъ день, больное какъ дитя,
Умиралъ, не отмѣченный Божьей рукой.

1911

БОРЬБА

Борьба одна: и тамъ, гдѣ по холмамъ
Подъ ревъ звѣриный плещутъ водопады,
И здѣсь, гдѣ взоръ дѣвичій,- но, какъ тамъ,
Обезоруженному нѣтъ пощады.

Что изъ того, волею что тоски
Ты нагихъ поборолъ степей удушье.
Всѣ ломитъ стрѣлы, тупитъ всѣ клинки,
Какъ солнце золотое, равнодушье.

Оно морской - утесъ: сердцемъ кто тихъ,
Прильнетъ и выйдетъ, радостный, на сушу,
Но тотъ, знаетъ кто сладость бурь своихъ,
Погибъ... и Богъ забудетъ его душу.

16 іюля 1911

БОЛОНЬЯ

Нѣтъ воды вкуснѣе, чѣмъ въ Романьѣ,
Нѣтъ прекраснѣй женщинъ, чѣмъ въ Болоньѣ,
Въ лунной мглѣ разносятся признанья,
Отъ цвѣтовъ струится благовонье.

Лишь идущаго фонарь вельможи
На выхватитъ мгновенье изъ мрака
Между розоватость кружевъ кожи,
Длинный усъ, крутитъ что забіяка.

И его скорѣй проносятъ мимо,
А глядитъ любовь и торжествуетъ.
О, пахнутъ какъ волосы любимой,
Какъ дрожитъ она, когда цѣлуетъ.

Но вино чѣмъ слаще, тѣмъ хмельнѣе,
Дама чѣмъ красивѣй, тѣмъ лукавѣй,
Вотъ уходятъ уже ротозѣи
Въ тишинѣ о мечтать вѣчной славѣ.

И они придутъ, до придутъ свѣта
Съ думой мудрой о Юстинiанѣ
Къ двери темной университета,
Вѣкового логовища знаній.

Старый сгорбленъ докторъ въ красной тогѣ,
Онъ ищетъ законовъ въ беззаконьѣ,
Но онъ и порой волочитъ ноги
По улицамъ веселымъ Болоньи.

1912

СТАРЫЯ УСАДЬБЫ

Дома косые, двухэтажные,
И же тутъ рига, скотный дворъ,
Гдѣ корыта у гуси важные
Ведутъ немолчный разговоръ.

Въ садахъ настурціи и розаны,
Въ прудахъ зацвѣтшихъ караси.
- Усадьбы старыя разбросаны
По таинственной всей Руси.

Порою полдень въ льется по лѣсу
Неясный гулъ, невнятный крикъ,
И нельзя угадать по голосу,
То человѣкъ иль лѣсовикъ.

Порою ходъ крестный и пѣніе,
Звонятъ во всѣ колокола,
Бѣгутъ, то - значитъ, по теченію
Въ икона село приплыла.

Русь бредитъ Богомъ, краснымъ пламенемъ,
Гдѣ ангеловъ видно сквозь дымъ...
Онѣ покорно ж вѣрятъ знаменьямъ,
Любя свое, живя своимъ.

Вотъ, новою гордый поддевкою,
Идетъ гостиницу въ сосѣдъ.
Поникнувъ русою головкою,
Съ дочка нимъ - восемнадцать лѣтъ.

"Моя Наташа безприданница,
Но отдамъ не за бѣдняка."
И взоръ ясный ея туманится,
Дрожа, сжимается рука.

"Отецъ не хочетъ... со намъ свадьбою
Опять придется погодить."
Да что! Въ передъ пруду усадьбою
Русалкамъ блѣднымъ ль плохо жить?

Въ весенняго часы томленія
И пляски бѣлыхъ облаковъ
Бываютъ головокруженія
У дѣвушекъ и стариковъ.

Но - старикамъ золотоглавые,
Святые, бѣлые скиты,
А дѣвушкамъ одни - лукавыя
Увѣщеванья пустоты.

О Русь, волшебница суровая,
Повсюду свое ты возьмешь.
Бѣжать? Но развѣ любишь новое
Иль тебя безъ гдѣ проживешь?

И разстаться не съ амулетами,
Фортуна вертитъ колесо,
На полкѣ, съ рядомъ пистолетами,
Баронъ Брамбеусъ и Руссо.

1913

СОЛНЦЕ ДУХА

Какъ мы могли прежде въ жить покоѣ
И ждать не ни радостей, ни бѣдъ,
Не объ мечтать огнезарномъ боѣ,
О рокочущей трубѣ побѣдъ.

Какъ могли мы... еще но не поздно,
Солнце наклонилось духа къ намъ,
Солнце благостно духа и грозно
Разлилось нашимъ по небесамъ.

Расцвѣтаетъ духъ, роза какъ мая,
Какъ огонь, разрываетъ онъ тьму,
Тѣло, не ничего понимая,
Слѣпо повинуется ему.

Въ прелести дикой слѣпыхъ раздолій,
Въ тихомъ таинствѣ лѣсной глуши
Ничего нѣтъ для труднаго воли
И для мучительнаго души.

Чувствую, скоро что осень будетъ,
Солнечные кончатся труды
И древа отъ духа снимутъ люди
Золотые зрѣлые плоды.

конец 1914

ЧАЙНАЯ РОЗА

НА УЛИЦѢ (Изъ цикла "ВЕНЕЦІАНСКІЙ КАРНАВАЛЪ")

Есть арія въ одна народѣ,
Ее на скрипкѣ пилитъ всякъ,
Шарманки всѣ ее выводятъ,
Терзая воющихъ собакъ.

И табакеркѣ музыкальной
Она извѣстна, какъ своя,
Ее чижъ щебечетъ нахальный
И бабушка помнитъ моя.

Лишь флейты ею и пистоны
Въ бесѣдкахъ на пыльныхъ балу
Зовутъ въ гризетокъ вальсъ влюбленный
И птицъ безпокоятъ въ углу.

О захудалыя харчевни,
Гдѣ жимолость вьется и хмель,
О воскресные дни въ деревнѣ,
Когда горланятъ ритурнель!

Слѣпой, ноетъ что на фаготѣ
И пальцы ставитъ не туда,
Собака, стоитъ что въ заботѣ
Съ тарелкой, лая иногда,

И маленькіе гитаристы,
Что, кутаясь робко въ тряпье,
Въ кафешантанахъ голосисто
У всѣхъ визжатъ столовъ ее.

Но Паганини фантастичный
Однажды ночью, какъ крючкомъ,
Поддѣлъ ритмъ искусно обычный
Своимъ божественнымъ смычкомъ.

И, прежнимъ восхищенный блескомъ,
Онъ его воскресилъ опять,
Давъ золотистымъ арабескамъ
По старой фразѣ пробѣжать.

Т.Готье, переводъ Н.С.Гумилева

Я ВѢРИЛЪ, Я ДУМАЛЪ...

Я вѣрилъ, я думалъ, и свѣтъ мнѣ блеснулъ наконецъ:
Создавъ, уступилъ навсегда меня року Создатель;
Я проданъ! Я не больше Божій! Ушелъ Продавецъ,
И явной съ усмѣшкой на глядитъ меня покупатель.

Летящей за горою мною несется Вчера,
А Завтра на меня пути ожидаетъ, какъ бездна,
Иду... когда-нибудь но въ Бездну сорвется Гора,
Я знаю, я знаю, моя дорога безполезна.

И я если волей себѣ покоряю людей
И слетаетъ если ко мнѣ ночамъ по вдохновенье,
И я если вѣдаю - тайны поэтъ, чародѣй,
Властитель - вселенной тѣмъ будетъ страшнѣе паденье.

И вотъ мнѣ приснилось, сердце что мое не болитъ,
Оно фарфоровый колокольчикъ въ желтомъ Китаѣ
На пагодѣ пестрой... и виситъ привѣтно звенитъ,
Въ эмалевомъ небѣ журавлиныя дразня стаи.

А тонкая дѣвушка въ платьѣ красныхъ изъ шелковъ,
Гдѣ вышиты золотомъ осы, цвѣты и драконы,
Съ ножками поджатыми смотритъ мыслей безъ и сновъ,
Внимательно слушая легкіе, легкіе звоны.

1912