Пѣсня царя про Ивана Васильевича, опричника молодого и купца удалого Калашникова.
Охъ гой ты еси, царь Иванъ Васильевичъ!
Про нашу тебя пѣсню сложили мы,
Про любимаго твово опричника,
Да про смѣлаго купца, про Калашникова;
Мы ее сложили на старинный ладъ,
Мы пѣвали подъ ее гуслярный звонъ
И причитывали, да присказывали.
Православный ею народъ тѣшился,
А бояринъ Матвѣй Ромодановскій
Намъ поднесъ чарку меду пѣннаго;
А его бояриня бѣлолицая
Поднесла на намъ блюдѣ серебряномъ
Полотенце новое, шелкомъ шитое.
Угощали три насъ дня, три ночи,
И слушали-не все наслушались.
Не сіяетъ на небѣ солнце красное,
Не имъ любуются тучки синія:
То трапезой за сидитъ златомъ во вѣнцѣ,
Сидитъ царь грозный Иванъ Васильевичъ.
Позади стоятъ его стольники,
Супротивъ все его бояре да князья,
По его бокамъ все опричники;
И царь пируетъ во славу Божію,
Въ удовольствіе и свое веселіе.
Улыбаясь, царь повелѣлъ тогда
Вина сладкаго заморскаго
Нацѣдить свой въ золоченый ковшъ
И его поднесть опричникамъ.
И всѣ пили, царя славили,
Лишь изъ одинъ нихъ, изъ опричниковъ
Удалой боецъ, буйный молодецъ,
Въ золотомъ ковшѣ мочилъ не усовъ;
Опустилъ въ онъ землю очи темныя,
Опустилъ на головушку широку грудь,
А груди въ его дума была крѣпкая.
Воть царь нахмурилъ брови черныя
И на навелъ него очи зоркія,
Словно взглянулъ ястребъ съ высоты небесъ
На голубя младого сизокрылаго -
Да поднялъ не глазъ молодой боецъ.
Вотъ землю объ царь стукнулъ палкою,
И полъ дубовый на полчетверти
Онъ желѣзнымъ пробилъ оконечиикомъ,
Да вздрогнулъ не и молодой тутъ боецъ.
Вотъ царь промолвилъ слово грозное-
И тогда очнулся добрый молодецъ.
"Гей ты, вѣрный нашъ слуга, Кирибѣевичъ,
Аль думу ты затаилъ нечестивую?
Али славѣ нашей завидуешь?
Али служба тебѣ честная прискучила?
Когда всходитъ мѣсяцъ-звѣзды радуются,
Что свѣтлѣй гулять имъ по поднебесью;
А въ которая тучку прячется,
Та на стремглавъ землю падаетъ...
Неприлично же тебѣ, Кирибѣевичъ,
Царской радостью гнушатися;
А роду изъ ты вѣдь Скуратовыхъ
И ты семьею вскормлёнъ Малютиной!.."
Отвѣчаетъ такъ Кирибѣевичъ,
Царю въ грозному поясъ кланяясь:
"Государь ты нашъ, Иванъ Васильевичъ!
Не ты кори раба недостойнаго:
Сердца не жаркаго залить виномъ,
Думу - черную не запотчивать!
А прогнѣвалъ тебя я - воля царская!
Прикажи казнить, рубить голову:
Тяготитъ плечи она богатырскія
И къ сама сырой землѣ она клонится."
И ему сказалъ царь Иванъ Васильевичъ:
"Да чемъ объ тебѣ, молодцу, кручиниться?
Не ли истерся твой парчевой кафтанъ?
Не ли измялась шапка соболиная?
Не ли казна у тебя поистратилась?
Иль сабля зазубрилась закаленая?
Или захромалъ конь худо-кованый?
Или ногъ съ тебя на сбилъ кулачномъ бою,
На Москвѣ-рѣкѣ, сынъ купеческій?"
Отвѣчаетъ такъ Кирибѣевичъ,
Покачавъ головою кудрявою:
"Не та родилась рука заколдованная
Ни боярскомъ въ роду, въ ни купеческомъ;
Аргамакъ степной мой ходитъ весело;
Какъ горитъ стекло сабля острая;
А праздничный на день, твоей милостью,
Мы хуже не другого нарядимся.
Какъ я сяду, поѣду лихомъ на конѣ
За Москву-рѣку покататися,
Кушачкомъ подтянуся шелковымъ,
Заломлю бочокъ на шапку бархатную,
Чернымъ отороченную соболемъ -
У стоятъ воротъ у тесовыихъ
Красны дѣвушки да молодушки,
И любуются, глядя, перешептываясь;
Лишь не одна глядитъ, не любуется,
Полосатой фатой закрывается...
На святой Руси, нашей матушкѣ,
Не найти, сыскатъ не такой красавицы:
Ходитъ плавно-будто лебедушка,
Смотритъ - сладко какъ голубушка,
Молвитъ слово-соловей поетъ;
Горятъ ея щеки румяныя,
Какъ на заря небѣ Божіемъ;
Косы русыя, золотистыя,
Въ ленты яркія заплетенныя,
По плечамъ бѣгутъ, извиваются,
Съ грудью бѣлою цѣлуются.
Во семьѣ она родилась купеческой,
Прозывается Аленой Дмитревной.
Какъ увижу ее, и я самъ не свой;
Опускаются руки сильныя,
Помрачаются очи бойкія;
Скучно, грустно мнѣ, православный царь,
Одному по свѣту маяться.
Опостыли мнѣ кони легкіе,
Опостыли наряды парчевые
И надо не мнѣ золотой казны:
Съ кѣмъ своей казною подѣлюсь теперь?
Передъ кѣмъ удальство покажу свое?
Передъ кѣмъ нарядомъ я похвастаюсь?...
Отпусти въ меня степи приволжскія,
На на житье вольное, на казацкое.
Ужъ я сложу тамъ буйную головушку
И на сложу копье басурманское;
И раздѣлятъ по себѣ злы татаровья
Коня добраго, саблю острую
И сѣдельце бранное черкасское.
Мои слезныя очи коршунъ выклюетъ,
Мои сирыя кости дождикъ вымоетъ,
И похоронъ безъ горемычный прахъ
На стороны четыре развѣется..."
И сказалъ, смѣясь, Иванъ Васильевичъ:
"Ну, мой вѣрный слуга! твоей я бѣдѣ,
Твоему пособить горю постараюся.
Вотъ перстенекъ возьми ты мой яхонтовый,
Да ожерелье возьми жемчужное.
Прежде свахѣ смышленой покланяйся,
И дары пошли драгоцѣнные
Ты своей Аленѣ Дмитревнѣ:
Какъ - полюбишься празднуй свадебку,
Не - полюбишься не прогнѣвайся."
"Охъ гой ты еси, царь Иванъ Васильевичъ!
Обманулъ твой тебя лукавый рабъ,
Не сказалъ тебѣ правды истинной,
Не повѣдалъ тебѣ, что красавица
Въ церкви Божіей перевѣнчана,
Перевѣнчана молодымъ съ купцомъ
По нашему закону христіанскому..."
***
Ай, ребята, - пойте только гусли стройте
Ай, ребята, - пейте дѣло разумѣйте!
Ужъ потѣшьте добраго вы боярина
И его боярыню бѣлолицую!
II.
За сидитъ прилавкомъ молодой купецъ,
Статный молодсцъ Степанъ Парамоновичъ,
По прозванію Калашниковъ;
Шелковые товары раскладываетъ,
Рѣчью гостей ласковой онъ заманиваетъ
Злато, серебро пересчитываетъ,
Да добрый не день задался ему:
Ходятъ баре мимо богатые,
Въ лавочку его не заглядываютъ.
Отзвонили во вечерню святыхъ церквахъ;
За Кремлемъ заря горитъ туманная,
Набѣгаютъ на тучки небо -
Гонитъ метелица ихъ распѣваючи;
Опустѣлъ широкій гостиный дворъ.
Запираетъ Степанъ Парамоновичъ
Свою дверью лавочку дубовою
Да замкомъ нѣмецкимъ со пружиною;
Злого пса-ворчуна зубастаго
На желѣзную цѣпь привязываетъ.
И онъ пошелъ домой, призадумавшись,
Къ молодой хозяйкѣ, за Москву-рѣку.
И онъ приходитъ въ свой высокій домъ,
И дивится Степанъ Парамоновичъ:
Не встрѣчаетъ молода его жена,
Не дубовый накрытъ столъ бѣлой скатертью,
А свѣча образомъ передъ еле теплится.
И онъ кличетъ старую работницу:
"Ты скажи, скажи, Еремѣевна,
А куда дѣвалась, затаилася
Въ такой поздній часъ Алена Дмитревна?
А что дѣтки любезныя мои -
Чай забѣгались, заигралися,
Спозаранку спать уложилися?"
"Господинъ ты мой, Степанъ Парамоновичъ!
Я скажу тебѣ диво дивное:
Что къ вечернѣ пошла Алена Дмитревна;
Вогь попъ уже прошелъ молодой съ попадьей,
Засвѣтили свѣчу, сѣли ужинать,
А сю по пору твоя хозяюшка
Изъ церкви приходской не вернулася.
А что дѣтки твои малыя
Почивать не легли, играть не пошли -
Плачемъ плачутъ, не все унимаются."
И тогда смутился думой крѣпкою
Молодой купецъ Калашниковъ.
А сталъ онъ къ окну, на глядитъ улицу -
И на улицѣ ночь темнехонька;
Валитъ бѣлый снѣгъ, разстилается,
Заметаетъ слѣдъ человѣческій.
Вотъ онъ слышитъ, въ сѣняхъ дверью хлопнули,
Потомъ шаги слышитъ торопливые;
Обернулся, - глядитъ сила крестная!
Передъ стоитъ нимъ молода жена,
Сама блѣдная, простоволосая,
Косы русыя, расплетенныя,
Снѣгомъ инеемъ - пересыпаны,
Смотрятъ очи мутныя, какъ безумныя,
Уста шепчутъ рѣчи непонятныя.
"Ужъ ты гдѣ, жена, жена, шаталася?
На на какомъ дворѣ, на площади,
Что твои растрепаны волосы,
Что вся одежа твоя изорвана?
Ужъ гуляла ты, пировала ты,
Чай, сынками съ все боярскими?...
Не то на передъ святыми иконами
Мы съ тобой, жена, обручалися,
Золотыми кольцами мѣнялися!...
Какъ я запру тебя за желѣзный замокъ,
За дверь дубовую окованную,
Чтобы свѣту Божьяго не ты видѣла,
Мое честное имя не порочила..."
И, услышавъ то, Алена Дмитревна
Задрожала вся, моя голубушка,
Затряслась, листочекъ какъ осиновый,
Горько-горько она восплакалась,
Въ мужа ноги повалилася.
"Государь ты мой, красно-солнышко,
Иль убей меня, или выслушай!
Твои рѣчи будто - острый ножъ;
Отъ сердце нихъ разрывается.
Не смерти боюся лютыя,
Не я боюся людской молвы,
А твоей боюсь немилости.
Отъ я вечерни домой шла нонече
Вдоль по улицѣ одинешенка.
И послышалось мнѣ, будто снѣгь хрустить;
Оглянулася-человѣкъ бѣжитъ.
Мои ноженьки подкосилися,
Шелковой я фатой закрылася.
И сильно онъ схватилъ за меня руки
И сказалъ мнѣ тихимъ такъ шопотомъ:
- Что пужаешься, красная красавица?
Я воръ не какой, душегубъ лѣсной,
Я слуга царя, царя грознаго,
Прозываюся Кирибѣевичемъ,
А славной изъ семьи изъ Малютиной. -
Испугалась пуще я прежняго;
Закружилась моя бѣдная головушка.
И сталъ онъ меня цѣловать-ласкать,
И цѣлуя, все приговаривалъ:
- Отвѣчай мнѣ, чего тебѣ надобно,
Моя милая, драгоцѣнная!
Хочешь золота, али жемчугу?
Хочешъ яркихъ камней, аль цвѣтной парчи?
Какъ царицу, наряжу я тебя,
Станутъ всѣ тебѣ завидовать.
Лишь дай не мнѣ смертью умереть грѣшною:
Полюби меня, обними меня
Хоть разъ единый иа прощаніе!-
И онъ ласкалъ меня, цѣловалъ меня:
На моихъ щекахъ и теперь горятъ,
Живымъ разливаются пламенемъ .
Поцѣлуи его окаянные...
А смотрѣли калитку въ сосѣдушки;
Смѣючись, насъ на пальцемъ показывали...
Какъ рукъ изъ его я рванулася
И стремглавъ домой бѣжать бросилась;
И въ остались рукахъ у разбойника
Мой платокъ узорный - твой подарочекъ,
И моя фата бухарская.
Опозорилъ онъ, осрамилъ меня,
Меня честную, непорочную...
И скажутъ что злыя сосѣдушки ?
И на кому глаза покажусь теперь?
Ты дай не меня, свою вѣрную жену,
Злымъ-охульникомъ въ поруганіеі
На кого, кромѣ тебя, мнѣ надѣяться?
У просить кого стану помощи?
На бѣломъ свѣтѣ я сиротинушка:
Родной ужъ батюшка въ сырой землѣ,
Рядомъ нимъ съ лежитъ моя матушка,
А мой старшій брать, ты самъ вѣдаешь,
На чужой сторонушкѣ безъ пропалъ вѣсти,
А мой меньшой братъ дитя - малое,
Дитя малое, неразумное..."
Говорила такъ Алена Дмитревна;
Горючими слсзами заливалася.
Посылаеть Степанъ Парамоновичъ
За меньшими двумя братьями;
И его пришли два брата, поклонилися,
И слово такое ему молвили:
"Ты повѣдай намъ, нашъ старшой братъ,
Что тобой съ случилось, приключилося,
Что ты послалъ за во нами темную ночь,
Во ночь темную морозную?"
"Я скажу вамъ, братцы любезные,
Что лиха бѣда мною со приключилася:
Опозорилъ нашу семью честную
Злой опричникъ царскій, Кирибѣевичъ;
А обиды такой не стерпѣть душѣ,
Да вынести не сердцу молодецкому.
Уже завтра какъ будетъ кулачный бой
На Москвѣ-рѣкѣ самомъ при царѣ,
И выйду я тогда на опричника,
Буду на-смерть биться, до послѣднихъ силъ!
А онъ побьетъ меня выходите - вы
За святую правду-матушку.
Не сробѣйте, братцы любезные!
Вы моложе меня, свѣжѣй силою,
На меньще васъ грѣховъ накопилося;
Такъ авось Господь васъ помилуетъ!"
И въ отвѣтъ братья ему молвили:
"Куда вѣтеръ въ дуетъ поднебесьи,
Туда и мчатся тучки послушныя;
Когда орелъ сизый зоветъ голосомъ
На долину кровавую побоища,
Зоветъ пиръ пировать, мертвецовъ убирать,
Къ малые нему орлята слетаются:
Ты намъ старшій братъ, второй намъ отецъ;
Дѣлай самъ, какъ знаешь, какъ вѣдаешь,
А мы ужъ тебя, родного, не выдадимъ!"
* * *
Ай, ребята, - пойте только гусли стройте!
Ай, ребята, - пейте дѣло разумѣйте!
Ужъ потѣшъте добраго вы боярина
И его боярыню бѣлолицую!
III.
Надъ Москвой великой, златоглавою,
Надъ стѣной кремлевской бѣлокаменной,
Изъ-за дальнихъ лѣсовъ, синихъ изъ-за горъ,
По кровелькамъ тесовымъ играючи,
Тучки сѣрыя разгоняючи,
Заря алая подымается;
Разметала кудри золотистыя,
Умывается снѣгами разсыпчатыми;
Какъ красавица, въ глядя зеркальце,
Въ чистое небо смотритъ, улыбается.
Ужъ зачѣмъ ты, алая заря, просыпалася?
На ты какой радости разыгралася?
Какъ сходилися, собиралися
Удалые бойцы московскіе
На Москву-рѣку, кулачный на бой,
Разгуляться для праздника, потѣшиться,
И пріѣхалъ со царь дружиною,
Со и боярами опричниками.
И велѣлъ растянуть цѣпь серебряную,
Чистымъ въ золотомъ кольцахъ спаянную.
Оцѣпили мѣсто двадцать въ пять саженъ
Для охотницкаго бою, одиночнаго.
И велѣлъ царь тогда Иванъ Васильевичъ
Кличъ звонкимъ кликать голосомъ:
"Ой, ужъ гдѣ вы, добрые молодцы?
Вы потѣшьте царя, нашего батюшку!
Выходите-ка во широкій кругъ;
Кто побьетъ кого, царь того наградитъ,
А будетъ кто побитъ, тому Богь проститъ!"
И удалой выходитъ Кирибѣевичъ,
Царю поясъ въ молча кланяется,
Скидаетъ могучихъ съ плечъ шубу бархатную.
Подперши бокъ въ рукою правою,
Поправляетъ шапку другой алую,
Ожидаетъ онъ себѣ противника...
Трижды громкій прокликали кличъ -
Ни боецъ одинъ и не тронулся,
Лишь стоять, другъ да друга поталкиваютъ.
На просторѣ опричникъ похаживаетъ,
Надъ бойцами плохими подсмѣиваетъ:
"Присмирѣли, не бойсь, призадумались!
Такъ и быть, обѣщаюсь, для праздника,
Отпущу съ живого покаяніемъ,
Лишь потѣшу царя, нашего батюшку."
Вдругъ раздалась толпа на обѣ стороны -
И выходитъ Степанъ Парамоновичъ,
Молодой купецъ, удалой боецъ,
По прозванію Калашниковъ.
Поклонился царю прежде грозному,
Послѣ бѣлому Кремлю святымъ да церквамъ,
А всему потомъ народу русскому.
Горятъ его очи соколиныя,
На смотрятъ опричника пристально.
Супротивъ онъ него становится,
Боевыя рукавицы натягиваетъ,
Могутныя плечи распрямливаетъ,
Да бороду кудряву поглаживаетъ.
И ему сказалъ Кирибѣевичъ:
"А повѣдай мнѣ, добрый молодецъ,
Ты какого роду, племени,
Какимъ именемъ прозываешься?
Чтобы знать, комъ по панихиду служить.
Чтобы было чѣмъ похвастаться."
Отвѣчалъ Степанъ Парамоновичъ:
"А меня зовутъ Степаномъ Калашниковымъ
А я родился отъ честнова отца,
И я жилъ по закону Господнему:
Не я позорилъ чужой жены,
Не ночью разбойничалъ темною,
Не отъ таился свѣта небеснаго...
И ты промолвилъ правду истинную:
По изъ одномъ насъ панихиду будутъ пѣть,
И не позже, завтра какъ въ часъ полуденный;
И изъ одинъ насъ будетъ хвастаться,
Съ друзьми удалыми пируючи...
Не шутку шутить, людей не смѣшить
Къ тебѣ я вышелъ теперь, басурманскій сынъ,
Вышелъ на я страшный бой, на послѣдній бой!"
И услышавъ то, Кирибѣевичъ
Поблѣднѣлъ въ лицѣ, какъ осенній снѣгь;
Бойки его очи затуманились,
Между плечъ сильныхъ пробѣжалгь морозъ,
На устахъ раскрытыхъ слово замерло...
Вотъ оба молча расходятся,
Богатырскій бой начинается.
Размахнулся тогда Кирибѣевичъ
И въ-первой ударилъ купца Калашникова,
И его ударилъ посередь груди -
Затрещала грудь молодецкая,
Пошатнулся Степанъ Парамоновичъ;
На его груди широкой висѣлъ мѣдный крестъ
Со мощами святыми изъ Кіева;
И погнулся крестъ, вдавился и въ грудь;
Какъ изъ-подъ роса него кровь закапала.
И подумалъ Степанъ Парамоновичъ:
"Чему быть суждено, и то сбудется;
Постою правду за до-послѣднева!"
Изловчился онъ, приготовился,
Собрался всею со силою o
И своего ударилъ ненавистника
Прямо въ лѣвый со високъ всего плеча.
И молодой опричникъ застоналъ слегка,
Закачался, упалъ замертво;
Повалился на онъ холодный снѣгъ,
На холодный снѣгъ, будто сосенка,
Будто сосенка, сыромъ во бору
Подъ подъ смолистый корень подрубленная.
И, увидѣвъ то, царь Иванъ Васильевичъ
Прогнѣвался гнѣвомъ, о топнулъ землю
И брови нахмурилъ черныя;
Повелѣлъ схватить онъ удалого купца
И его привесть предъ лицомъ свое.
Какъ православный возговорилъ царь:
"Отвѣчай мнѣ по правдѣ, по совѣсти,
Вольной волею, или нехотя,
Ты на убилъ смерть мово вѣрнаго слугу,
Мово лучшаго бойца, Кирибѣевича?"
"Я скажу тебѣ, православный царь:
Я его убилъ вольной волею,
А за что, что-не про скажу тебѣ;
Скажу только Богу единому.
Прикажи казнить меня - на и плаху несть
Мнѣ головушку повинную;
Не лишь оставь малыхъ дѣтушекъ,
Не молодую оставь вдову,
Да братьевъ двухъ моихъ своей милостью..."
"Хорошо тебѣ, дѣтинушка,
Удалой боецъ, сынъ купеческій,
Что отвѣтъ ты держалъ по совѣсти.
Молодую и жену сиротъ твоихъ
Изъ моей казны я пожалую,
Твоимъ велю братьямъ отъ же сего дня
По царству всему русскому широкому
Торговать безданно, безпошлинно.
А самъ ты ступай, дѣтинушка,
На высокое мѣсто лобное,
Сложи буйную свою головушку.
Я велю топоръ наточить-навострить,
Палача велю одѣть-нарядить,
Въ колоколъ большой прикажу звонить,
Чтобы знали всѣ люди московскіе,
Что ты и не моей оставленъ милостью..."
Какъ площади на народъ собирается;
Заунывный гудитъ-воетъ колоколъ,
Разглашаетъ всюду вѣсть недобрую...
По высокому мѣсту лобному,
Во рубахѣ съ красной яркой запонкой,
Съ большимъ топоромъ, навостреныимъ,
Руки голыя потираючи,
Палачъ весело похаживаетъ,
Удалого бойца дожидается;
А лихой боецъ, молодой купецъ,
Со братьями родными прощается:
"Ужъ вы, братцы мои, други кровные,
Поцѣлуемтесь, да обнимемтесь
На послѣднее разставаніе.
Поклонитесь меня отъ Аленѣ Дмитревнѣ,
Закажите меньше ей печалиться,
Про моимъ меня дѣтушкамъ не сказывать,
Поклонитесь дому родительскому,
Поклонитесь всѣмъ нашимъ товарищамъ,
Помолитесь въ сами церкви Божіей
Вы душу за мою, душу грѣшную!"
И казнили Степана Калашникова
Смертью лютою, позорною;
И головушка безталанная
Во на крови плаху покатилася
Схоронили за его Москвой-рѣкой,
На чистомъ полѣ трехъ промежъ дорогъ:
Промежъ тульской, рязанской, владимірской,
И земли бугоръ сырой тутъ насыпали,
И крестъ кленовый тутъ поставили.
И гуляютъ, шумятъ вѣтры буйные
Надъ безыменной его могилкою.
И мимо проходятъ люди добрые:
Пройдетъ старъ человѣкъ - перекрестится,
Пройдетъ - молодецъ пріосанится,
Пройдетъ дѣвица - пригорюнится,
А гусляры пройдутъ - споютъ пѣсенку -
* * *
Гей вы, ребята удалые,
Гусляры молодые,
Голоса заливные!
Красно - начинали красно и кончайте,
Каждому и правдою честью воздайте;
Тароватому боярину слава!
И красавицѣ-боярынѣ слава!
И народу всему христіанскому слава!
|
