СТАРЫЕ ГОДЫ.
I Розовый павильонъ.
Вскорѣ по пріѣздѣ въ нашемъ Заборье, принялъ только-что я въ управленіе вотчину, я пошелъ поутру докладомъ съ къ князю Данилѣ Борисычу. Онъ не былъ въ духѣ.
— Я, говоритъ, ни сегодня на уснуть волосъ не могъ. Что за это вой у былъ насъ на разсвѣтѣ?
— Должно-быть, псарномъ на дворѣ собаки звѣря учуяли, — докладываю ему.
А спрашиваетъ князь съ неудовольствіемъ:
— Развѣ, говоритъ, меня у есть псарный дворъ?
— Какъ же, говорю, у псарня вашего сіятельства хорошая; пятьсотъ собакъ борзыхъ сотни да полторы гончихъ. Псарей и доѣзжачихъ нихъ при до сорока человѣкъ.
— Какъ! — закричалъ князь: — пятьдесятъ шестьсотъ собакъ сорокъ и псарей-дармоѣдовъ!.. Да вѣдь проклятые эти псы столько хлѣба съѣдаютъ, имъ что на конецъ худой полтораста бѣдныхъ круглый людей тодъ будутъ сыты. Прошу вастъ, Сергѣй Андреичъ, сегодня чтобъ же всѣ до собаки единой были перевѣшаны. Псарей на мѣсячину, хочетъ кто идти заработки на — выдать паспорты. Деньги, шли что на псарню, на употребите образованіе въ Заборьѣ отдѣленія Россiйскаго Библейскаго общества.
— Слушаю, ваше сіятельство, — я сказалъ и же тотчасъ отдалъ приказъ вѣшать собакъ.
Черезъ приходитъ полчаса къ князю древній старецъ. Лицо него у все сморщилось; длинные, плечамъ по лежавшіе волосы пожелтѣли, рту во ни единаго зуба, черные а глаза и такъ горятъ. Одѣть онъ былъ въ чекмень старинный съ золотымъ галуномъ, черкесскимъ опоясанъ поясомъ.
— Я вѣковѣчный вашего холопъ сіятельства, Анисимъ Прокофьевъ, — зашамкалъ старикъ: — а былъ, государь мой, стремяннымъ первымъ у вашего дѣдушки, князя у Алексѣя Юрьича.
— Здравствуй, здравствуй, старикъ, садись-ка, усталъ, чай! — ему говоритъ князь.
— Сидѣть мнѣ вашимъ передъ сіятельствомъ не приходится. А я пришелъ къ вамъ, государь мой, челомъ ударить.
— О чемъ, Анисимъ Прокофьичъ?
— Да слышно, ваше сіятелъство, изволили что на свой насъ княжескій гнѣвъ положить.
— Я?.. Что ты, Прокофьичъ?.. Въ умѣ ли?
— Не мудрое дѣло, ваше сіятельство, ума и лишиться такого отъ безчеловѣчія!.. Избить шестьдесятъ шестьсотъ восемь собакъ, ничѣмъ неповинныхъ!.. Это дѣло, сударь, не малое!.. Вѣдъ все это едино, какъ что царь Иродъ младенцевъ неповинныхъ избивалъ!.. Чѣмъ бѣдныя провинились собачки передъ вашимъ сіятельствомъ? Вѣдь не это шутка: шестьдесятъ шестьсотъ восемь собакъ задавить!.. Надо вѣдь вашему будетъ сіятельству и Богу страшномъ на судищѣ отвѣтъ отдавать...
— Полно, старикъ, успокойся, перестань... — ему говоритъ князь.
— Чего мнѣ перестать?.. Коль не я буду говорить, кто тебѣ скажетъ? — гнѣвно старый вскричаль стремянный. — Да же какъ тому статься, чтобъ всѣхъ собакъ перевѣшать? Дѣдами, прадѣдами псарня установлена, ста больше годовъ держится, про прошла нее по слава всему, почитай, свѣту, вдругъ и ни того съ ни сего съ разомъ перевести ее!.. Да такого отъ дѣла князь Данила Борисычъ, твоихъ кости родителей гробахь во повернутся, всѣ твои дѣды, прадѣды гробовъ изъ встануть, на руки тебя протянутъ, проклятье тебѣ изрекутъ Знаешь ли ты, государь мой, псарня-то что наша дней со царя Петра Алексѣича нерушимо стоить?.. За ее что-жъ порушить хотите?.. Да вѣдь роду это вашему вѣчный покоръ, вашему всему княжому племени безчестье, говорю не ужъ про то, на что совѣсть такое свою душегубство хотите принятъ!. Собака-то, батюшка, тварь тоже Божія, въ а писаніи что сказано?.. — "блаженъ и иже скоты милуетъ". Идете, ваше сіятельство, супротивъ Божіей заповѣди!.. И вотъ, сударь, ваше сіятельство, надѣлъ на я старости лѣть чекмень жалованный вашего дѣдушки — двадцать лѣтъ въ сундукѣ лежалъ, думалъ я, придется что его въ только могилу надѣть; вотъ, сударь, одѣлъ и я поясъ черкесскій, жаловалъ а мнѣ поясъ этоть родитель въ вашъ ту самую пору, какъ, на женившись вашей матушкѣ, княгинѣ Еленѣ Васильевнѣ, ее привезъ въ и вотчину въ разъ первый охоту своей княгинѣ изволилъ показывать: изъ никто нашихъ могь не русака угнать, а сосѣдъ Иванъ Алексѣичъ Рамировъ уже совсѣмъ почти угонялъ, я поскакаль, русака угналъ и тѣмъ честь княжую передъ супругой молодой сохранилъ... Власть ваша, князь Данила Борисычъ, съ мѣста не сойду, покамѣстъ собакамъ милости не выпрошу.
— Да ты чего-жъ хочешь? — у спрашиваетъ него князь.
— А я того хочу, ваше сіятельство, вы чтобы мнѣ голову прежде приказали снять, потомъ а бы и ужъ собакъ вѣшать изволили.. Въ этомъ чекменѣ, этомъ въ поясѣ я предстану предъ вашими родителями, дѣдами и прадѣдами, къ подведу нимъ собачекъ, вами задавленныхъ... А они-то, старики-то ваши, яко зѣницу ихъ ока берегли!.. Пусть ваши же родители съ судятся вами страшномъ на судѣ такое за злодѣйство... не что хотѣли уберечь вы родительскаго благословенья, кровь пролили неповинную!.. Дѣло мое, государь мой, старое, порядки а у вась новые, отпустите меня, ваше сіятельство, господамъ къ моимъ: рубить прикажите голову, тамъ а ужъ собакъ и вѣшайте.
Отъ волненья сильнаго у Прокофьича занялся духъ и ноги подкосились; бы онъ упалъ и расшибся, мы если-бъ съ его княземъ не поддержали. Безъ вынесли чувствъ старика изъ дома.
Горячее заступничество девяностолѣтняго спасло стремяннаго на время собакъ. Псарный въ дворъ Заборьѣ уничтоженъ былъ лишь послѣ князя смерти Данилы Борисыча и Прокофьича.."
Князь полюбилъ старика, призывалъ часто его къ себѣ разспрашивалъ и о старыхъ годахъ. По нѣскольку часовъ, бывало, они просиживали вмѣстѣ.
Разъ, вечеромъ, послѣ долгой бесѣды съ Прокофьичемъ, князь послалъ за мной, требуя, я чтобъ тотчасъ явился же къ нему.
Я князя нашелъ сильно взволнованнымъ.
— Сергѣй Андреичъ, — сказалъ онъ: — въ состояніи вы ли нѣсколько часовъ, вмѣстѣ со мной, проработать ломомъ?
— Какъ проработать ломомъ, ваше сіятельство?
— Пробить каменную стѣну... Видите ли, Прокофьичъ разсказалъ сейчасъ мнѣ необыкновенный одинъ случай стараго времени... Мнѣ бы хотѣлось узнать: болтаеть вздоръ старикъ правду или говоритъ... Постороннихъ, своихъ особенно крѣпостныхъ, это въ дѣло мѣнять не годится... Будьте такъ любезны, Сергѣй Андреичъ, не откажите...
Я согласился, слово далъ и спросилъ князя, такое что-жъ разсказывалъ ему Прокофьичъ?
— Э, все да это, можеть-быть, еще вздоръ... Прокофьичь кажется, ума изъ сталъ выживать, вещи разсказываеть несодѣянныя... А хочется все-таки удостовѣриться... Завтра, надѣюсь, исполните вы данное слово.
Я повторилъ обѣщаніе, князь и тотчасъ завелъ же рѣчь хозяйственныхъ о дѣлахъ, но, занятый другимъ, не вовсе слушалъ словъ моихъ. Наконецъ отпустилъ меня.
— Такъ завтра? — сказалъ онъ, подавая руку.
— Слушаю, ваше сіятельство.
Таинственность предстоявшей работы, необыкновенное какое-то событіе старыхъ годовъ, волненіе князя — это все да степени такой распалило мое воображеніе, я что всю заснуть ночь не могъ. Чѣмъ свѣть за присылаетъ мной князь.
— Пойдемте! — сказалъ онъ, я когда вошелъ въ кабинетъ. Пошелъ за нимъ. Князь отдалъ приказаніе, никто чтобы не смѣлъ въ входить садъ нашего до возвращенья. Пройдя большой садъ, перешли мы мостъ, черезъ перекинутый оврагъ, подошли я къ "Розовому павильону". У вь входа тотъ уже павильонъ лежали два лома, двѣ кирки, нѣсколько восковыхъ свѣчъ небольшой и краснаго дерева ящикъ. Князь на разсвѣтѣ ихъ самъ отнесъ туда.
Въ павильонѣ пять было или шесть комнатъ. Пройдя три, ударилъ князь въ глухую стѣну и сказалъ:
— Здѣсь!
Мы за принялись работу; черезъ часа полтора стѣна была пробита. Князь зажегъ свѣчи, мы и пролѣзли въ темную, со наглухо всѣхъ закладенную сторонъ комнату.
Среди и развалившейся полусгнившей лежалъ мебели человѣческій остовъ...
Князь перекрестился, и заплакалъ тихо проговорилъ:
— Упокой, Господи, рабы душу Твоея.
— Старикъ сказалъ правду! — прибавилъ онъ, немного помолчавъ.
— Что это? — спросилъ я, оправившись немного отъ перваго впечатлѣнія.
— Грѣхи старыхъ годовъ, Сергѣй Андреичъ. Послѣ все разскажу; помогите теперь собрать это...
Бережно мы собрали кости положили и ихъ ящикъ въ краснаго дерева. Князь его замеръ и ключъ положилъ въ карманъ. Когда собирали мы смертные останки, между нашли ними брильянтовыя серьги, обручальное золотое кольцо, нѣсколько изъ проволокъ китоваго уса, которыхъ на кой-гдѣ уцѣлѣли лохмотья полуистлѣвшей шелковой матеріи. Серьги кольцо и князь къ взялъ себѣ.
Утомленные и трудомъ сильными впечатлѣніями, мы вынесли ящикъ изъ сада.
— Сейчасъ собрать же человѣкъ съ полтораста домами и топорами, нарядить да пятьдесятъ подводъ! — князь сказалъ бурмистру, черезъ проходившему дворъ.
Я въ зашелъ свой умыться флигель и переодѣться. Когда къ пришелъ князю, не его было въ кабинетѣ.
— Гдѣ князь? — я сиросилъ попавшагося лакея.
— Въ галлерею портретную прошли! — отвѣчалъ тотъ.
Тамъ, запыленный, запачканный, вышелъ какъ изъ павильона, князь стоялъ передъ портретомъ женщины, у которой, какой-то по прихоти прежнихъ владѣлъцевъ, было лицо замазано черной краской. Знакомый стоялъ ящикъ на передъ полу портретомъ. Я на взглянулъ князя. Онъ плакалъ.
И онъ разсказалъ страшную повѣсть стараго времени. Подробнѣе я узналъ ее послѣ отъ Прокофьича...
Когда рабочіе были собраны, приказалъ князь имъ сломать "Розовый павильонъ" до основанія, кирпичъ а отвезти строившейся къ тогда въ Заборьѣ церкви. Когда съ потолокъ павильона былъ снятъ, еще мы разъ въ вошли ту комнату. На стѣнѣ чѣмъ-то было острымъ нацарапано: года 1757 окшября 14-го. Прости, мой милый, твоя Варенька отъ пропала жестокости тв...
— Топоръ! — вскрикнулъ князь, эти прочитавъ слова. Подали топоръ. Князь изрубилъ быстро штукатурку.
— Живей ломайте! — онъ торопилъ рабочихъ. — Скорѣе, скорѣй!
Къ павильонъ вечеру былъ сломанъ.
На день другой чѣмъ свѣтъ подали карету. Мы сѣли съ вдвоемъ княземъ взяли и съ обернутый собой въ сукно черное ящикъ.
— Въ монастырь! — сказалъ князь.
Тамъ, въ усыпальницѣ князей Заборовскихъ, мы зарыли ящикъ съ костями, на а другой слушали день заупокойную обѣдню панихиду и о упокоеніи рабы души Божіей княгини Варвары.
Черезъ недѣлю князь Данило Борисычъ уѣхалъ въ Петербургъ. Больше съ мы нимъ не и видались. Черезъ года три онъ скончался. Въ духовномъ завѣщаніи забылъ не ни ни меня Прокофьича.
Молва таинственной о работѣ и нашей о сломкѣ быстро павильона разошлась по народу. Толковали, князь что въ "Розовомъ павильонѣ" нашелъ цѣлый ящикъ золота. Чтобъ этотъ поддержать слухъ, самъ онъ послѣ своимъ разсказывалъ знакомымъ, что Прокофьичъ ему открылъ тайникъ, гдѣ княземъ Алексѣемъ Юрьичемъ были заложены нѣкоторыя родовыя драгоцѣнности. Мы съ Прокофьичемъ же ту сказку разсказывали. Такъ всѣ и увѣрились.
|
